– Граждане! Вы, вероятно, вагоны перепутали. Это, граждане, международный, и у нас тут все купе заняты.
А они хором:
– Молчи, неверный! Мы знаем, куда мы идем. Нам как раз сюда и нужно, куда мы идем.
Тогда я им говорю:
– Извиняюсь, в таком случае, граждане, прошу ваши билетики.
Они мне опять хором:
– Не морочь нам головы, чужеземец, ибо мы спешим к нашему повелителю и господину.
Я говорю:
– Меня буквально поражает, что вы меня называете чужеземцем. Я советский гражданин. Это раз. А во-вторых, у нас господ нет вот уж скоро двадцать два года. Когда-то, верно, были, а теперь, извиняюсь, все вышли и больше не предвидятся. Это, говорю, два.
Их старший говорит:
– И мы тоже очень поражаемся, как наш господин не поразил тебя насмерть за твои дерзкие слова.
Я отвечаю:
– Ничего удивительного в этом не замечаю, поскольку в нашей стране если где еще и застряли отдельные недовымершие господа, то они молчат себе в тряпочку. А пока что, будьте добры, ваши билеты.
Их старший опять отвечает:
– Тебе должно быть стыдно, неверный. Ты пользуешься тем, что у нас руки заняты и что мы не можем вследствие этого убить тебя за твою безумную наглость. Это, говорит, нечестно, что ты этим пользуешься.
Тут я замечаю, что все четыре черных гражданина сверх всякой меры загружены всякой снедью. Один в руках держит тяжелое блюдо, а на блюде жареный барашек с рисом. У другого в руках громадная корзина с яблоками, грушами, абрикосами и виноградом, хотя обращаю, Кузьма Егорыч, твое внимание: еще до фруктового сезона месяца два осталось. Третий на голове держит большую посудину в виде кувшина, и в этом кувшине что-то такое имеется. По запаху полагаю, что типа рислинг. У четвертого в обеих руках по блюду с пирогами и пирожными. Я, признаюсь, даже рот разинул, а старший говорит:
– Лучше бы ты, неверный, показал нам, где тут седьмое купе, потому что мы должны выполнить поскорее нашу работу, а по неграмотности своей не разберем, где находится наш господин.
Я тогда начинаю догадываться, спрашиваю:
– Как он выглядит, ваш хозяин? Старичок такой с бородкой?
Они говорят:
– Он самый. Это тот, которому мы служим.
Я их веду к седьмому купе и по дороге говорю:
– Придется с вашего хозяина взыскать штраф за то, что вы без билетов ездите. Давно вы у него служите?
Старший отвечает:
– Мы ему служим три тысячи пятьсот лет.
Я, признаюсь, думаю, что ослышался. Переспрашиваю:
– Сколько, говоришь, лет?
Он отвечает:
– Сколько я сказал, столько мы и служим. Три тысячи пятьсот лет.
Остальные трое кивают головами: дескать, правильно старший говорит.
Батюшки, думаю, не хватало мне одного сумасшедшего, еще четверо подвалило. Но разговор продолжаю:
– Что это, говорю, за безобразие? Столько лет служите, а вам хозяин даже спецовки простой не справил. Ходите, в чем мама родила. А сам виноград кушает, барашков жареных. Какая, говорю, жадность с его стороны.
Старший отвечает:
– Мы к спецовке не привыкли. Мы даже не знаем, что это такое.
Я тогда говорю:
– Очень странно мне слышать такие слова на двадцать втором году революции. Тем более от человека с таким приличным производственным стажем. Вы, вероятно, нездешние. Вы где постоянно проживаете?
Тот отвечает:
– Мы сейчас из Аравии.
Я говорю:
– Тогда мне все понятно. Вот седьмое купе. Постучите.
Моментально выходит тот самый старичок, и тут все его черные служащие падают на колени и протягивают ему свои кушанья и напитки. А я отзываю старичка в сторону и говорю:
– Гражданин пассажир, это ваши сотрудники?
Старик отвечает:
– Да, мои.
Тогда я ему говорю:
– Они без билетов едут, за это с них полагается штраф. Вы как, согласны уплатить?
Старик говорит:
– Согласен хоть сейчас. Вы только скажите сколько.
Я вижу, старичок довольно благоразумный, и шепотком ему объясняю:
– Тут у вас один сотрудник от вашей неслыханной эксплуатации ума лишился. Он говорит, что служит у вас три с половиной тысячи лет. Согласитесь, что он сошел с ума.
Старик отвечает:
– Не могу согласиться, поскольку он не врет. Да, верно – три тысячи пятьсот лет. Даже немножко больше.
Я тогда старику заявляю:
– Бросьте меня разыгрывать! Это довольно глупо в вашем возрасте. Платите немедленно штраф, или я их ссажу на ближайшей станции. И вообще вы мне подозрительны, что ездите без багажа в такой дальний путь.
Старик спрашивает:
– Это что такое – багаж?
Я отвечаю:
– Ну, узлы, чемоданы и так далее.
Старик смеется.
– Что же вы, – говорит, – о кондуктор, врете, что у меня нет багажа! Посмотрите, пожалуйста, на полки.
Смотрю, а на полках полным-полно багажа. Только что смотрел – ничего не было. И вдруг, на тебе – масса чемоданов, уйма узлов. Я тогда говорю:
– Тут, гражданин пассажир, что-то неладно. Платите поскорее штраф, а затем я на следующей остановке приведу сюда главного кондуктора – пускай разберется. Я что-то перестаю понимать, в чем дело.
Старик опять смеется:
– Какой штраф? За кого платить штраф?
Я тогда стал совсем злой – поворачиваюсь, пальцем показываю на коридор, где стояли эти самые зайцы. А там никого нет! Я нарочно весь вагон обегал, всюду осмотрел. Даже след моих зайцев простыл.
Старик говорит:
– Идите, о кондуктор, ложитесь спать.
Я ему отвечаю:
– Раз я на дежурстве, я не имею права спать.
Старик говорит:
– Ну и лазить ночью в купе вы тоже не имеете права. Идите, пожалуйста. Яблочка хотите на дорогу?
Смотрю, а на столике корзина с фруктами, жареная баранина, пять бутылок нарзана.
Так я и ушел. Ухожу и вижу – старик надо мной смеется и ребятишки тоже надо мной смеются.
Теперь ты понимаешь, Кузьма Егорыч, почему я тебя разбудил? Хочешь, я тебе еще раз дыхну? Нет, я уж обязательно… Что? Пахнет вином? Да ну тебя, Кузьма Егорыч, ведь я даже рюмочки со вчерашнего дня не выкушал! Что говоришь: рюмочки и не выкушал, а стаканчика два выдул? Ай-ай-ай, Кузьма Егорыч! Ха-ха-ха! Ух, уморил? Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Давайте споем-ка песню… Что? Нельзя петь, пассажиров разбудим? А мы тихо…