Это был риторический вопрос, на который он не ждал ответа, но мне было знакомо то, о чем он говорил. Тогда, у изгороди, на короткое мгновение я сочла себя вправе сделать то, на что права не имела.
– Какой же я дурак?! – с тихим удивлением в голосе произнес Ханнафорд.
Сколько бы он ни рассказывал эту свою историю, она до сих пор вызывала у него недоумение.
– Но мне повезло, повезло больше, чем того заслуживает дурак, – продолжал Ханнафорд. – Я украл животное, принадлежавшее генералу Уотсону, а тот оказался великодушным человеком. Он пришел к судье, сказал, что простил меня и не допустит, чтобы человека повесили из-за одной глупой жалкой ошибки.
Чтобы человека повесили. Рассказ Ханнафорда заставил меня взглянуть на Новый Южный Уэльс в ином свете. Уильяма Ханнафорда должны были казнить, а он жив. Но только здесь. Добродетельная Англия не желала, чтобы на ее целомудренном теле гнила такая язва, как овцекрад, и, если бы не появилась возможность выслать Ханнафорда из страны, просьбы генерала Уотсона не были бы услышаны. Новый Южный Уэльс был тюрьмой, из которой Ханнафорд никогда не вернется на родину. Но сама удаленность этого места, его неизведанная необычность, даже неутешительные перспективы, что оно сулило, могли обернуться не стеной, а дверью, открывающей перед Ханнафордом некое будущее.
Он сделал мне предложение
Спустя несколько месяцев после нашего прибытия в Новый Южный Уэльс Энн как-то днем подошла ко мне с опечаленным видом.
– Энн, почему ты не в настроении? – осведомилась я, полагая, что сейчас она пожалуется на Салливана, скажет, что ей неприятно работать рядом с ним. Я замечала, что он поглядывает на нее с вожделением, ухмыляясь полубеззубым ртом. Если он ее донимает, я с готовностью отошлю его на каторжные работы. Я надеялась, что именно об этом Энн хотела меня попросить.
– Я очень сожалею, мэм, – сказала она.
– Сожалеешь? О чем, Энн? Ты несчастна?
– Нет, что вы, мэм. Мне жаль покидать вас, оставляя в тяжелом положении.
Теперь она покраснела.
– Понимаете, он сделал мне предложение, – объяснила девушка. – Рядовой Эннис. И я ответила согласием.
Мы с Энн вместе многое пережили, и я привыкла полагаться на нее. Она была единственной надежной ниточкой среди множества тех, на кого нельзя опереться. К тому же, как и обещала миссис Кингдон, Энн стала для меня частичкой дома в этом чуждом краю. На секунду выдержка оставила меня. Вы только представьте, стойкая миссис Макартур рыдает, умоляет: «Не бросай меня!».
– Энн, я очень рада за тебя, – заверила я служанку. – А ты у нас, оказывается, темная лошадка! Я ведь ничего не замечала!
Но я знала: не замечала я потому, что не присматривалась. Подобно своему супругу, я не видела дальше собственного носа, признавая только «я», «мне», «мое». Сейчас Энн не бросала меня. Она просто использовала шанс, что подкинула ей судьба: дошла до поворота и не побоялась свернуть. Энн служила мне ровно два года: я уехала из Бриджрула в октябре, а теперь снова октябрь. Я смотрела на нее и видела то, что прежде не удосуживалась замечать: из неуклюжей девочки она превратилась в молодую женщину, в рыжеволосую веснушчатую красавицу, наделенную спокойствием и жизнерадостностью человека, который много что умеет. Рядовой Эннис, добросердечный парень, выбрал себе прекрасную жену.
– Милая Энн, я очень, очень рада за тебя, – повторила я.
Мы обнялись, так же, как когда-то в прошлом, но, когда разжали объятия и Энн посмотрела на меня, я догадалась: она понимает, что скрывается за моей радостью.
– Я очень сожалею, мэм, – снова сказала она и замешкалась.
Энн, я видела, пыталась подобрать слова, чтобы дать мне понять: она знает, что я несчастна в браке и хотела бы выразить сочувствие. Но какие уж тут слова, сочувствуй не сочувствуй! Все, что она могла – это взять мою руку и на мгновение сжать ее в своих ладонях.
С уходом Энн я оказалась в затруднительном положении, понятия не имела, как найти новую служанку, которую я хотела бы иметь подле себя. Мне претила сама мысль, что я должна буду вверить Эдварда заботам грубой каторжницы.
Мэри Джонсон всегда была в курсе того, что происходит в нашем маленьком мирке. Не прошло и часа после моего разговора с Энн, как она прислала весточку с просьбой зайти к ней. Она провела меня в дом. В передней комнате ее супруг сочинял проповедь, в муках творчества горбясь над столом, на котором перед ним лежала его Библия. Мы прошли в другую комнату, где чадил огонь в очаге; там сидела и шила какая-то женщина – судя по одежде, каторжанка. При моем появлении она привстала, прижимая к себе шитье.
– Агнес, ты почти закончила? – спросила миссис Джонсон. – Поторопись, закончи поскорей.
– Слушаюсь, миссис Джонсон, – ответила женщина, не поднимая на нас глаза. Она снова села и продолжала шить.
Агнес была не первой молодости, тощая, с серым лицом, – словом, не красавица. И это сослужило ей добрую службу, ибо Мэри Джонсон ни за что не доверила бы заботу о своем муже и ребенке симпатичной каторжанке, не допустила бы такую в свой дом. При всей своей набожности она была женщиной проницательной.
– Во время путешествия ее настигло ужасное несчастье, – сообщила мне миссис Джонсон шепотом, который был слышен во всех углах комнаты. – В дороге у нее умер ребенок.
Я старалась не смотреть на эту женщину. Та низко склонилась над шитьем, будто хотела раствориться в нем.
– Я сказала ей, – продолжала миссис Джонсон, – и вы, миссис Макартур, уверена, со мной согласитесь, что ее младенца прибрал к себе Господь, а потому она должна не скорбеть о своем малыше, а радоваться, что он умер раньше, чем она.
Агнес издала некий странный звук – охнула то ли в знак протеста, то ли от ужаса. На ее лице застыло неизбывное горе, так что хотелось опустить глаза, будто я вторглась в чужую душу. Я ведь тоже знала, что значит потерять ребенка на каторжном судне. Но я не разделяла убежденности миссис Джонсон в том, что утрата ребенка – это благо.
– Миссис Макартур, я вполне могла бы обойтись без Агнес, – сказала Мэри. – Вместо нее готова взять одну достойную женщину, которая есть у меня на примете. Если она вам подойдет.
Я уже предвидела, как мне придется вечно рассыпаться в теплых благодарностях перед Мэри Джонсон за услуги этой женщины. Но это решало мою проблему.
Тем более что она сама предложила.
– Мистер Джонсон навел о ней справки, – добавила Мэри, – она вполне удовлетворяет требованиям. Воровка, конечно, но не из самых опасных. И она чистоплотная.
Агнес не поднимала головы.
– Значит, я пришлю ее к вам в субботу, – подытожила миссис Джонсон. – После обеда, это удобно, миссис Макартур?
Миссис Браун
В облике и характере Агнес Браун чувствовалась некая солидность, и у меня язык не поворачивался называть ее Агнес. Так что я всегда называла ее «миссис Браун», хотя удостаивать каторжанку такой учтивости, как «миссис», было по меньшей мере странно. А миссис ли она вообще? Да и Браун ли? Возможно, не миссис и не Браун. Впрочем, какая разница.