Папа, по дороге кивнув мне, прошел мимо. Для этого ему пришлось обойти меня. Я так и остался стоять, чуть расставив руки, поэтому занимал много места.
– Сережа, – сказал папа.
Я обернулся.
Сметанкин шел папе навстречу, руки он тоже распахнул на всю ширину, и теперь они с папой обнимались как чудом обретенные родственники.
– Дядя Саша, как я рад, что ты пришел, – говорил Сметанкин.
А папа говорил:
– Сереженька, познакомься, это твоя тетя Лиза, дочка Сонечки.
Тетя Лиза качнула свежекрашеной прической:
– Сереженька, Александр Яковлевич о вас так много говорил!
Они еще немножко пообнимались. У Сметанкина было лицо абсолютно счастливого человека. Мне сделалось его жалко. Может, он был бы не таким плохим родственником?
Обнимая за плечи Сметанкина, папа гордо огляделся и заметил меня.
– А вот мой и сын, – сказал он. В голосе его по-прежнему звучала гордость, скорее всего по инерции.
– Мы встречались, – сказал Сметанкин дружелюбно.
– Он у меня писатель, – сказал папа.
Откуда он это взял? Но я протестовать не стал.
– Знаю, – сурово сказал Сметанкин.
– И его… – Папа запнулся, поскольку статус Рогнеды был для него не ясен. Еще бы, после всего, что она ему наплела.
– Моя невеста, – сказал я. А вдруг на этом безумном сборище все сказанное становится правдой?
– На самом деле я его стилист, – с холодной сверкающей улыбкой пояснила Рогнеда.
Это Сметанкина не интересовало. Его интересовал папа. И тетя Лиза. И другие родственники.
У Сметанкина была своя магия. Магия Рогнеды на него не действовала.
– Вы сидите рядом со мной, дядя Саша, – сказал он папе, – и не спорьте.
– Конечно, Сереженька, – согласился папа.
– Там таблички расставлены.
Сметанкин окинул взглядом холл, где кучками толпились гости. Я подумал, что лицо его опять изменилось: он стал похож на кого-то очень знакомого… старая фотография? Пятна света на дощатой поверхности столика? Мороженое из мокрой алюминиевой вазочки? Господи, он был точь-в-точь мой папа в молодости. С известными поправками, конечно.
Но ведь этого не может быть.
Он не имеет к нашей семье никакого отношения.
Или Эмма Генриховна ошиблась? И он никакой не ее сын. Бывают же совпадения.
Официант в черном пиджаке ловко продвигался меж гостей, держа на согнутой руке поднос с бокалами шампанского. Пузырьки отрывались от чуть матовых стенок, уходили вверх и пропадали в никуда.
Я взял бокал шампанского и не глядя передал Рогнеде. Второй взял себе. Шампанское было холодным. И вообще неплохим.
Тетя Лиза оживленно переговаривалась с супружеской парой: женщина с широким северным лицом и ее невысокий костистый лысоватый спутник. Красноярские родичи? Дети тети Аллы?
Распахнутое небо за панорамными окнами медленно темнело, припухшие полосы облаков смыкались, словно нечувствительно срастались края операционных швов.
Родственники немножко освоились и начали разбредаться по холлу. Такое броуновское движение, как обычно бывает в компаниях, где все чужие друг другу и пытаются найти хотя бы кого-то, с кем можно поговорить.
За широкой приоткрытой дверью я видел огромный стол, накрытый крахмальной белой скатертью, на белых тарелках белые конусы салфеток. Вилки и ножи холодно блестели в свете люстр. Все это вместе напоминало о торжестве хирургии.
Никаких трупов в канализационных колодцах, никаких бедных обманутых стариков, ничего. Разве что Левицкая с ним в сговоре, а это уж совсем невероятно.
Мошенник не он, а я. Потому что я придумал ему родственников. Вызвал их из небытия. Вот они ходят по холлу, пьют шампанское.
Тут в глаза мне ударил острый свет, и я сощурился. Какой-то тип, оказывается, бегал вокруг с зеркалкой. Ну да, нанятый фотограф. Чтобы запечатлеть встречу родственников для истории.
Впрочем, вспышки загорались и гасли сразу в нескольких местах. То ли Сметанкин нанял целую свору фотографов, то ли набежали корреспонденты из местной прессы, с их природным сродством к халявной выпивке и сентиментальным новостным поводам. А тут такая удача – и то и другое сразу.
По глазам ударила вторая вспышка. Похоже, фотографы начали потихоньку стягиваться в наш угол. Еще бы, мы с Рогнедой были самой колоритной парой.
Один, с бейджиком «Пресса», вообще стоял с диктофоном наготове.
Рука, держащая диктофон, блестела от пота.
Если он такой нервный, почему выбрал эту профессию?
Я пожалел его и сказал:
– Да?
– Вот вы, писатель… Писатель ведь? – Он радостно задвигал диктофоном, приноравливаясь к моему голосу.
– Безусловно, – сказал я. – Трубка. Паркер. Видите, вот паркер. Кем я еще могу быть?
Он неуверенно усмехнулся. Ему очень хотелось сделать материал. И чтобы дали поесть. Если можно. Похоже, фрилансер.
– Как вам это… событие?
– Романтично, – сказал я, – симптоматично. Символично. Родственные узы. Мистический брак городов. Союз Севера и Юга, можно сказать. Воссоединение. Я вижу это так.
– Вы, наверное, используете этот сюжет в своих будущих произведениях?
– Жизнь, – сказал я, – лучший сценарист. Такой сюжет… не осмелится выдумать ни один приличный автор. Потому что его обвинят в пошлости и потакании дешевым вкусам толпы. Вы меня понимаете?
– Да, – растерянно сказал он.
– Вот и хорошо, – сказал я, – пойдем, Рогнеда. Познакомимся с родственниками.
Тетя Лиза продолжала беседовать с парочкой северных родственников. Она подносила к глазам платочек. И родственница подносила к глазам платочек. А родственник обнимал ее за плечи.
– Семочка, – всхлипнула тетя Лиза, – познакомься, это Риточка, дочка тети Аллы.
Так я и думал.
Тетя Лиза на самом деле мне не тетя, а двоюродная сестра. Просто у папы и тети Сони была большая разница в возрасте.
– Риточка, а это Сема. А это Риточкин муж Витя. Мы с Риточкой как раз говорим, как жаль, что тетя Алла не дожила до этого дня.
– Да, – сказал я, – надо чаще встречаться.
Папа стоял в секторе, сплошь освещенном фотовспышками, он был словно сухое дерево в грозу. Рядом с ним, рука об руку, стоял Сметанкин. Фамильное сходство отчетливо просматривалось. Репортеры вокруг них припадали на одно колено, точно вассалы.
Витя, оказывается, тряс мне руку.
Я высвободил руку и сказал:
– Очень приятно.