Я перехожу ко второму размышлению Атиши, для чего, встав на колени, приглушаю свет возле кровати.
– Время твоей жизни уменьшается с каждой прожитой тобой секундой. Есть момент рождения и момент смерти, и движение к смерти неумолимо. Оно никогда не прекращается. Каждый вдох и каждый выдох приближают тебя к смерти. Цени то, что у тебя есть сегодня, так как завтра этого может не быть. И если твой жизненный цикл с каждым днем становится все короче, как ты оценишь то, что останется после тебя? Что наполняет твою жизнь смыслом?
Вин поднимает дрожащий палец, я жду, но она успокаивается.
– Каждое произнесенное тобой слово, каждый твой вдох приближает тебя к концу жизни. Итак, сделай глубокий вдох и вдохни благодарность за подаренные тебе дополнительные секунды. А на выдохе подумай о секундах прошедшей жизни.
Я смотрю, как вздымается и опадает грудь Вин.
– Смерть придет к нам в любом случае, готовы мы к тому или нет. Из одного миллиона трехсот тысяч мыслей, возникающих у нас каждый день, несколько самых ценных – это поиск ответа на вызов, который бросает нам смерть. Ты можешь прислушаться ко мне прямо сейчас, словно нет никакого завтра? Ты готова умереть?
Я прорабатываю другие размышления Атиши: что смерть имеет много аспектов; что тело человека очень хрупкое и уязвимое; что даже наши родные не могут спасти нас от умирания. Затем я прошу Вин представить, как она постепенно слабеет на смертном одре, мысленно воспроизвести ее дом, одежду, украшения, картины, банковский счет и коллекцию вин – короче, все блага, ради которых она много работала и которые теперь стали совершенно бесполезными.
– Смерть означает отказ от всего, – объясняю я. – Представь все, что ты раздаешь друзьям и родственникам. Что-то из твоих вещей может оказаться в комиссионке или в мусорном баке. Но на том свете карманов нет. Сделай вдох и подумай об этом. А на выдохе расстанься со всем, что тебе принадлежит.
Я заканчиваю нашу духовную практику разговором о том, что сейчас больше всего подводит Вин, а именно о ее теле:
– Ты столько времени уделяла своей физической оболочке. Кормила, увлажняла, тренировала, одевала и раздевала ее, избавляла от боли, ублажала. Ты провела много часов перед зеркалом, пытаясь почувствовать себя красивой. Лелеяло свое тело. Презирала его. И вот теперь, на пороге смерти, ты его теряешь. Представь свой последний миг. Ты уже осознала тот факт, что теряешь деньги, близких, положение в обществе и свою личность. С тебя слетит вся шелуха, все ненужное и наносное. Что ты можешь сделать, чтобы это признать и подготовиться?
Я придвигаюсь поближе к Вин, заставляя ее напрячь, а затем постепенно расслабить мышцы рук и ног, освободить голову.
– А теперь представь, что все органы тебе постепенно отказывают, – шепчу я. – У тебя больше нет желания есть или пить. Теперь нервная система. Ты не можешь двигаться. Управлять своими членами. Твои глаза закатываются, ты не в состоянии держать их открытыми. Наконец замедляется работа дыхательной системы. Ты не можешь свободно дышать. – Я сижу в полной тишине, чувствуя, как она давит на барабанные перепонки. – Твои ноги. Руки. Голова. Мозг. Брюшная полость. Почки, печень и кишечник. Большие и маленькие группы мышц. Кости. Ничего этого больше нет. Сознание перемещается в центр, к твоему сердцу. Внутри все сжимается до светящейся точки. Дыхание становится поверхностным. Энергия иссякает. Температура тела падает. Ты не чувствуешь пола, на котором лежишь, так как становишься бестелесной. И вот к тебе приходит осознание смерти – единственное, что ты еще способна сознавать. – Я делаю паузу. – Ты все больше, больше и больше открываешься для осознания. Ты часть всего, что было, и всего, что будет. Ты отпускаешь жизненную нить. Окончательно. – Я гляжу на Вин сквозь слезы, застилающие глаза. – Ты в безопасности. Смотришь на лежащее на полу бездыханное тело. Видишь окруживших его людей. – Я делаю короткую паузу. – Уже прошло несколько дней. Твое тело голое и холодное. – Я считаю до двадцати. – Несколько месяцев спустя начинается распад. Тело вздувается от газов и разлагается.
Вин лежит неподвижно.
– Прошел год, – шепчу я. – Остались лишь старые кости. – Я опускаю глаза на Вин и представляю себе мир без нее. – Пятьдесят лет. Просто пригоршня праха. Тебя больше здесь нет. Но ты в безопасности.
Мы долго перевариваем эту толику мрачной правды.
Наконец я возвращаю Вин назад: для начала заставив дышать, затем – потянуться, расправить мышцы, почувствовать, как сдвигаются кости, оживают органы, сердце качает кровь, легкие наполняются воздухом, а сознание постепенно достигает кончиков пальцев ног и корней волос.
– Что ты чувствуешь? – спрашиваю я. – Чувствуешь ладонями ковер, на котором лежишь? Что ты слышишь? Слышишь, как по трубам бежит вода? А собственное сердцебиение? Ты ощущаешь запахи? Лимонную отдушку в своем шампуне? Запах стирального порошка от постельного белья? Что ты видишь?
Вин, моргнув, открывает глаза:
– Тебя. Я вижу тебя.
Вы удивитесь, узнав, чего хотят люди, оказавшиеся в конце своего жизненного пути. И это не желание написать роман, или подняться в гору к Мачу-Пикчу, или получить медаль за танцы на льду. Нет, чаще всего это просьба чаще поливать домашние растения или желание съесть мороженое «Сандей». Поиграть в карты с внуком. Пересечься со старым другом.
Предсмертное желание моей мамы было примерно таким же простым. Она хотела еще раз увидеть океан. Городской хоспис, естественно, не мог предоставить такую услугу, но я была решительно настроена выполнить последнюю мамину просьбу. Я поговорила с врачами и узнала расценки на автомобили для транспортировки больных. Купила в магазине секонд-хенда «Гудвилл» шляпу от солнца с мягкими полями и снабдила Кайрана запиской в школу о том, что во вторник он пропустит занятия. Однако за день до намеченной поездки маме стало хуже. Поэтому Кайран пошел в школу, а я отправилась на побережье в район Норт-Шор. Я наполнила две канистры океанской водой. Накопала песка в пакет на молнии. Набила карманы ракушками.
В хосписе медсестры помогли пересадить маму в кресло. Я подложила ей под колени подушки, чтобы она могла опустить ноги в таз с водой. Насыпала песок в два установленных по бокам кресла хирургических лотка и погрузила туда мамины руки. Велела маме закрыть глаза, придвинула поближе к ней лампу на гибкой ножке, чтобы мама почувствовала тепло. После чего переложила ракушки, лежавшие у мамы на ключицах, ей на пупок.
Но…
Я могла помочь маме разбудить воспоминания об океане, но не могла заглушить звук кардиомонитора.
Я могла перенести маму на побережье, но лишь на то, что впишется в больничную палату.
Я могла сделать маму русалкой, но она не могла вернуться в море.
Вот почему ради своих клиентов я готова сдвинуть горы. Лишь бы выполнить их последнее желание. Чтобы они перед уходом в мир иной могли закончить все незаконченные дела.
Дважды в течение дня я звонила Мерит узнать, как она себя чувствует. И во время второго разговора Мерит попросила не обращаться с ней как с одной из своих клиенток, что меня немного воодушевило. По мне, так пусть лучше дочь злится, чем рыдает или – что еще хуже – молчит и замыкается в себе.