Карамело - читать онлайн книгу. Автор: Сандра Сиснерос cтр.№ 91

– Эй, мы уже были здесь, помнишь, Папа? – Мы обедали в забегаловке Марса на этом углу.

Между продуктовым магазином и салоном красоты втиснута папина мастерская. ОБИВОЧНАЯ МАСТЕРСКАЯ РЕЙЕСА написано печатными буквами красного и желтого цветов, с короной над Р. Пахнет перманентом и сладким хлебом. «Скоро привыкнете», – говорит Папа.

Короткий переезд к югу по Ногалитос, затем несколько крутых поворотов, и вот мы на Эльдорадо-стрит. Посреди квартала приземистых скучных домишек возвышается современное двухэтажное кирпичное здание, словно драгоценный камень над кучей мусора. Чистые светлые кирпичи и безупречная подъездная дорожка, окруженная высоким чугунным забором, выкрашенным в черный и золотые цвета, устрашающим, как доберман.

– Это он?

– Нет, – говорит Папа. – Чуть дальше. – И добавляет: – Drogas ^[457]. – Имея в виду: можно держать пари, что люди, что живут здесь, торгуют наркотиками.

– Он? – спрашиваю я, показывая на пурпурный викторианский особняк с зелеными качелями на крыльце.

– О, нет, – говорит Бабуля. – Он гораздо больше.

– Этот?

– Ха-ха-ха. – Папа и Бабуля хитро переглядываются и подмигивают друг другу.

Наконец Папа говорит:

– Приехали, – и съезжает на подъездную дорожку, усеянную орехами пекан, хрустящими под шинами автомобиля.

– Так это он?

Я смотрю на дом. И вспоминаю загадку для первоклассников. Вопрос: Когда на крыше вашего дома сидит слон? Ответ: Когда пришло время для новой крыши.

Rascuache ^[458]. Другого слова не подобрать. Задрипанный самострой. Наш дом – один из беспорядочных, дряхлых домишек, построенных без какого-либо плана, словно к нему пристраивали по комнате каждый раз, когда семья разрасталась и могла позволить себе это, слой за слоем «усовершенствований», кто-то пытался сделать все возможное, пусть даже, возможно, не слишком многое. Некоторые его части из дерева, другие из видавших виды досок, третьи из кирпича. Дом напоминает о раскопках в Мехико. Нижнее крыльцо и верхнее крыльцо с разномастными металлическими перилами, погнутые алюминиевые навесы, железные оконные решетки, прошлогодние рождественские украшения – проволочный Cанта и северный олень, растения в горшках с черепками или осколками зеркала на этих горшках, nicho ^[459]Деве Сан-Хуан, клумбы из покрышек, унылый сетчатый забор, кривая телевизионная антенна, полусгнившие плетеные качели, сад с переросшими банановыми деревьями и высохшими красными и желтыми каннами, лианы, обвивающие все, что только можно, душащие это все. Отростки пеканового дерева, торчащие из трещин покоробившегося дорожного покрытия и из горшков, земля в которых заросла сорняками. Пеканы, хрустящие под ногами. Маленькие зеленые ящерки, выставляющие свои розовые брюшки и потом исчезающие. Железные ромашки из водопроводных труб и крыльев сломанного вентилятора. Деревянный колодец, где кишат гигантские тараканы цвета лакированного дерева, стоит только дотронуться до него.

Наш дом выглядит как что-то из Акапулько, как дом Катиты. Вышедший в тираж, гнилой, проржавевший, разваливающийся на части. Переживший кораблекрушение. Огромный галеон, сделанный из чего ни попадя и выброшенный на берег. Вот что это такое.

Все лето мы слышали о нашем чудесном доме от Папы и Бабули, совсем забыв, как склонны они все преувеличивать. С оптимизмом риелторов Папа и Бабуля видят перед собой то, чем может этот дом стать, но я вижу лишь то, что у меня перед глазами.

Вокруг стоят дома столь же плохие или еще хуже, чем наш. Дома, подобные ругательствам, призванным шокировать или напугать. Похожие на chanclas туфли без задников, расплющенные и истертые и очень печальные на вид.

Я начинаю плакать.

– Не плачь, Лалита, пожалуйста! – говорит Папа. Он берет в руки мое лицо и заставляет высморкаться в подол своей майки. – Ты скучаешь по дому, верно? Но подумай только, скоро ты не будешь думать ни о каком доме, кроме этого.

Я начинаю плакать еще сильнее. И плачу con mucho sentimiento – как говорится, с чувством, как профессионал. Плачу, затаскивая в дом коробки и вынося из него мусор.

– Черт, – говорит Мама, – ты была llorona, когда была ребенком, llorona и осталась. Перестань! Что здесь нужно, так это немного «пайн-соля».

* Жизнь моя. Так называет Папа Маму, если он не взбешен. Жизнь моя, куда ты подевала мои чистые подштанники?

Mijo, сын мой. Так Мама называет Папу, когда не сердится. Они в ореховом шкафу, mijo.

Mijo, хотя она ему не мать. Иногда Папа называет ее mija, дочь моя. Mija, кричит он. И Мама, и я бежим к нему и отзываемся: «Что?»

Еще больше запутывает дело, что все говорят ma-má или ¡mamacita! ^[460], когда мимо проходит привлекательная женщина. ¡Ma-maaaaaaa! словно крик Тарзана. ¡Mamacita! словно икота.

Если праздником для глаз оказывается мужчина. – ¡Ay, qué papacito! ^[461] Или, ¡papasote! – когда он особенно хорош.

Ужасная кровосмесительная путаница.

Хуже всего – дискриминация по отношению к матерям. – Tú mamá ^[462]. Если же случается что-то удивительное и очаровательное, говорят ¡Qué padre! ^[463]

Что это говорит о мексиканцах?

Я первая спросила.

– А что было потом?

– А потом ее муж сбежал с потаскушкой с той стороны улицы и о нем никто больше не слышал. И она сказала: «Наконец-то, слава тебе, господи, одна». Tan tán.

Потаскушка – одно из маминых словечек из ее времени, не из моего, но я употребляю его, чтобы рассмешить ее, и это срабатывает. Мама в хорошем настроении. Мы помогаем Папе немного привести в порядок его мастерскую. Мама моет, а я подметаю. Время от времени Мама ни с того ни с сего спрашивает: «А что было потом?», хотя я и не рассказываю ей никаких историй. Это у нас такая игра. Я должна ответить нечто с бухты-барахты, и чем эксцентричнее будет мой ответ, тем лучше. Это помогает провести время.

Папа приколачивал полки для своих альбомов с образцами ткани, но теперь разговаривает с вошедшим клиентом. Некоторые из тех людей, что приходят сюда, совершенные грубияны. И это не мексиканцы. Те умеют быть вежливыми. Я говорю о güeros. Они называют Папу не «мистер Рейес», а «Иносенсио». Какое неуважение! Qué bárbaros! Pobrecitos. Папа говорит, что мы должны прощать неотесанных людей, потому что они не ведают, что творят. Но если мы достаточно знакомы с их культурой, чтобы знать, как оно правильно, то почему им безразлична наша культура?