Все, кого можно принудить выказать Папе свое уважение – кузены и кузины, тети и дяди, шестеро моих братьев, – приходят в нашу комнату, пока мы еще спим, наши заспанные глаза моргают, дыхание несвеже, волосы нечесаны. «Мы» – это моя Мама, мой Папа и я, ведь я забыла сказать, что в Мехико сплю с ними в одной комнате – иногда на детской раскладушке, а иногда в той же кровати, что и они.
– Ты ведешь себя как деревенщина, – ругается Бабуля, когда с деньрожденными песнопениями покончено. – Тебе должно быть стыдно, – говорит она мне. – Ты считаешь себя недостаточно большой, чтобы спать одной?
Но кто захочет спать в одиночку? Кто, большой или маленький, захочет делать это, если только не повинуясь обстоятельствам?
Странно как-то – сначала тебе поют, а потом сразу, еще перед завтраком, кричат на тебя, а ты еще не успела переодеть майку с фестончиками и трусики в цветочек. Кажется, Мама тоже смущена. Мы, пригвожденные к кровати, не можем встать, пока все не поздравили Папу.
– ¡Felicidades! Счастья!
– Да, спасибо, – моргает Папа. У него серый от щетины подбородок, на нем не очень свежая майка, думает Мама, и почему только он надел именно эту, дырявую?
– Угадай, что я припасла сегодня специально для тебя, mijo! Nata
[98]с сегодняшнего молока! Не хочешь одеться и пойти позавтракать? Или мне принести завтрак сюда?
– Спасибо, Mamá. Мне действительно нужно одеться. Спасибо вам всем. Спасибо, большое спасибо.
Затем, спустя довольно значительное время, в течение которого Бабуля одобрительно кивает и прислушивается к пожеланиям всего самого наилучшего, вторженцы наконец отваливают.
Мама вскакивает с постели и смотрит в зеркало.
– Я ужасно выгляжу, – говорит она, яростно расчесывая волосы.
И она действительно выглядит ужасно, ее волосы стоят торчком, словно охвачены огнем, и никто не скажет: «Да ладно тебе, ничего особо страшного», и потому она чувствует себя еще хуже.
– Одевайся скорей, – говорит она таким тоном, что я делаю, что велено, не спросив даже, а к чему такая спешка.
– Ох уж эта твоя Мама! Думает, может врываться к нам, даже не постучав. Из-за нее вся округа с каждым годом встает в твой день рождения все раньше и раньше. Если она думает, что я не понимаю, что происходит, то ошибается…
Папа не обращает на мамины жалобы никакого внимания. Он смеется так, как смеется всегда, когда находит этот мир невероятно забавным. Его смех похож на las chicharras, на кудахтанье.
13
Niños y Borrachos
[99]
La Petenera
Via mi madre llorar un día,
cuando supo que yo amaba.
Via mi madre llorar un dia,
cuando supo que yo amaba.
Quién sabe quién le diría
que eras tú a quién yo adoraba.
Quién sabe quién le diría
que eras tú a quién yo adoraba.
Después que lo supo todo
la vi llorar de alergía.
Petenera, Petenera.
Petenera, desde mi cuna,
mi madre me dijo a solas
que amara nomás a una.
Una vela se consume
a fuerza de tanto arder,
una vela se consume
a fuerza de tanto arder.
Así se consume mi alma
por una ingrata mujer.
Así se consume mi alma
por una ingrata mujer.
Petenera, Petenera.
Petenera, desde mi cuna;
¿por qué no sales a verme
en esta noche de luna?
Ay, soledad, soledad,
qué soledad y qué pena;
aquí termino cantando
versos de la Petenera.
Ла петенера
[100]
Я видел, как моя мать плачет однажды,
когда она узнала, что я влюблен.
Я видел, как моя мать плачет однажды,
когда она узнала, что я влюблен.
Кто знает, кто мог сказать ей,
что я обожаю тебя.
Кто знает, кто мог сказать ей,
что я обожаю тебя.
Когда она узнала все,
я увидел, как она плачет от радости.
Петенера, петенера.
Петенера с колыбели,
наедине мать сказала мне,
что я должен любить только одну женщину.
Свеча сгорает,
когда светит так ярко,
свеча сгорает,
когда светит так ярко.
Так сгорает и моя душа
ради неблагодарной женщины.
Так сгорает и моя душа
ради неблагодарной женщины.
Петенера, петенера.
Петенера с колыбели;
почему бы тебе не прогуляться со мной
этой лунной ночью?
Ах, одиночество, одиночество,
какое одиночество и боль;
и вот, я заканчиваю петь
куплеты о петенере.
– Ну давай, поздоровайся. Не заставляй меня краснеть, – шепчет папа. – Будь вежливой девочкой, поприветствуй гостей.
Гостиная полна людей, потягивающих виски со льдом перед ужином. Мне не хочется идти туда, но Папа настаивает. Дыхание мужчин, стоящих под облаком сигаретного дыма, чьи стаканы с янтарным напитком позвякивают у них в руках, кажется мне вонючим. Ну как объяснить папе, что я боюсь их? Они говорят слишком громко, будто их слова очень уж остроумны, особенно если речь идет о тебе.