Красивые вещи - читать онлайн книгу. Автор: Джанелль Браун cтр.№ 9

И тогда я ей даже поверила. Купилась на «великую американскую мечту», на пуританский идеал: «Склонись к жернову – и добьешься успеха». В то время я думала, что игровое поле ровное, а потом узнала, что оно вовсе не плоское и что на самом деле для большинства людей, не родившихся в привилегированном мире, игровое поле представляет собой крутой подъем, а ты в самом низу и пытаешься вскарабкаться наверх, в то время как к твоим лодыжкам привязаны тяжеленные булыжники.

Но моя мать умела делать так, что ты ей верил. Это был ее великий дар, ее милая ложь. Она умела уставиться на мужчину своими невинными глазками – большими и синими, как весеннее озеро, – и убедить его в чем угодно. Она могла сказать, что чек вот-вот придет, что ожерелье в ее сумочке оказалось случайно, по ошибке, что она любит его так, как никто никого никогда не любил.

На самом деле по-настоящему она любила только меня, уж это я знала точно. Мы с ней вдвоем противостояли всему миру. Так это стало с того дня, когда она выгнала моего отца. Поэтому я всегда верила, что мне моя мама лгать не может насчет того, каким человеком я стану.

А может быть, она и не лгала мне – по крайней мере, не лгала намеренно. На самом деле она обманывала себя.

Пусть моя мать была мошенницей и при этом артисткой своего дела, но циником она не была. Она верила, искренне верила в великие возможности жизни. Мы с ней всегда стояли на пороге грандиозной удачи, даже тогда, когда подметки моих туфель нужно было подклеивать изолентой, даже тогда, когда мы три недели подряд ели на ужин печеную картошку. А когда эти удачи приходили – когда мать выигрывала в казино крупную сумму или подцепляла богача, – о, тогда мы жили по-королевски. Мы ужинали в ресторанах гостиниц, на нашей подъездной дорожке стоял красный кабриолет, а на капоте машины красовался домик для Барби с бантом. И что с того, что мать не умела экономить и откладывать деньги, что она никак не ожидала, что этот красный кабриолет увезет конфискатор? Кто мог винить ее за это? Она верила, что жизнь сама о нас позаботится, да так оно всегда и получалось, вплоть до того момента, когда вышло иначе.

Моя мать была миловидна, но красавицей не была, однако ее внешность таила в себе нечто опаснее красоты. Она была наделена сексуальной невинностью котенка, а к этому прилагались просто-таки детская кожа цвета летнего персика, огромные синие глаза и волосы, которые она лишь чуть-чуть осветляла. Ее фигура балансировала между пышностью и стройностью. Мать старательно следила за этим равновесием. Однажды я услышала, как один старшеклассник в Вегасе назвал ее «Сиськи Мак-Ги». Но я показала ему средний палец, и больше он уже так не говорил о моей матери.

По-настоящему ее звали Лилия Руссо, но чаще всего она называла себя Лили Росс. Она была итальянкой, ее семья была связана с мафией – по крайней мере, мать так говорила. Я об этом ничего не знала – ни разу не видела дедушку с бабушкой. Они напрочь отказались от моей матери, когда она родила ребенка (меня), не будучи замужем, от колумбийца, игрока в покер. (Точно не знаю, какой грех был непростительным: ребенок, отсутствие обручального кольца или то, из какой страны был родом любовник матери.) Как-то раз мать сказала мне, что мой дед был наемником мафии в Балтиморе и лично прикончил полдюжины человек. Похоже, мать не желала знаться с родителями так же, как они с ней.

Первые годы моей жизни правила диктовал мой отец, чья карьера карточного игрока вынуждала нас жить наподобие перелетных птиц, и мы кочевали с места на место в зависимости то от времени года, то от невезения отца. Когда я думаю о нем теперь, мне чаще всего вспоминается лимонный запах его лосьона после бритья, а еще как он брал меня под мышки и подбрасывал так высоко, что мои волосы задевали потолок, а он смеялся над тем, как я визжу от испуга, а мать возмущенно кричит. Отец был больше похож на вышибалу, чем на картежника.

В те годы мать время от времени работала, чаще всего официанткой, но главным ее занятием было то, что она оберегала меня от отца: закрывала баррикадами из мебели дверь в мою комнату, когда отец являлся домой пьяным, вставала на пути его кулаков, чтобы побои не достались мне. Как-то раз среди ночи, когда мне было семь лет, матери не удалось прикрыть меня, и отец с такой силой ударил меня о стену, что я на какое-то время потеряла сознание. А когда я пришла в себя, рядом со мной была мать. По ее лицу текла кровь, и она целилась из охотничьего ружья в пах отца. Ее голос, обычно легкий, как перышко, стал убийственно жестким: «Еще раз тронешь ее, клянусь, я тебе яйца отстрелю. А теперь убирайся отсюда вон и не возвращайся».

И он ушел. Уплелся, как побитый пес, поджав хвост. А наутро, еще до рассвета, мать собрала вещи и сложила в багажник машины. Мы ехали из Нового Орлеана во Флориду, где у матери «был друг, у которого был друг». Она вдруг повернулась ко мне и схватила за руку. «У нас с тобой есть только ты и я, – хрипло выговорила мать. – И я больше никогда никому не дам тебя ударить. Клянусь».

И не дала. Когда мальчишка, живший по соседству с нами, украл мой велосипед, мать вышла во двор и прижала мальчишку к стене. Она держала его до тех пор, пока он не расплакался и не сказал, где спрятал мой велик. А когда девчонки в классе стали дразнить меня из-за того, что я толстая, мать пошла домой к каждой из них и хорошенько поорала на их родителей. Ни один учитель не мог поставить мне плохую отметку, не встретившись после этого с моей разъяренной мамочкой на парковке.

А когда какой-то вопрос не решался путем ссоры, мать прибегала к крайнему способу. «Ладно, – говорила она, – давай-ка уедем отсюда и начнем все заново в другом месте».

Бегство от отца имело непредвиденные последствия. Мать не могла платить по счетам, лишь время от времени работая официанткой. И тогда она занялась единственной работой, которая ей была знакома. Преступной деятельностью. Коньком моей матери было мягкое принуждение. Она пользовалась соблазнением как средством получения доступа к кредитной карте, банковскому счету, небольшим суммам наличных денег, с помощью которых можно было заплатить за квартиру. Она выбирала женатых мужчин, неотесанных невеж, так боявшихся своих женушек, что они не стали бы заявлять в полицию из-за внезапной пропажи пяти тысяч долларов с банковского счета. Порой она заводила шашни с людьми могущественными, настолько самоуверенными, что они и помыслить не могли о том, что их способна обвести вокруг пальца женщина, а уж тем более открыто в этом признаться. Думаю, таким образом мать мстила всем мужчинам, когда-либо ее недооценившим: учителю английского, который унижал ее в старших классах школы, отцу, отказавшемуся от нее, и мужу, поднимавшему на нее руку.

Когда у нее не было никого на примете, она торчала в казино, останавливалась около игровых столов и ждала своего шанса. Иногда мать одевала меня в лучший наряд – синий бархат, розовая тафта, колючие желтые кружева (это платье она купила на распродаже со скидкой) – и водила меня во всякие сверкающие мишурой дворцы, где она занималась своим делом. Она оставляла меня в ресторане казино с какой-нибудь толстенной книжкой и чеком на десять долларов. Официантки баловали меня орешками с барной стойки и шипучими апельсиновыми напитками, а в это время моя мать совершала обход территории. Если вечер был спокойный, мать брала меня с собой и показывала, как незаметно вытащить бумажник из кармана пиджака или кошелек из дамской сумочки, висящей на спинке стула. При этом она еще давала мне маленькие советы: «Оттопыренный карман лучше открытой сумочки. У мужчин самолюбие равно размеру бумажника, а женщины считают наличность слишком громоздкой». Или: «Не торопись. Всегда жди шанса, но ничего не делай, пока не просчитаешь на три хода вперед».