– Да, я знаю…
– От… от… откуда? – удивляется она.
– Дина Маратовна сделала тест, он показал, что ты беременна.
– Аха… – шепчет она. – Я чувствую…
– Да как ты можешь чувствовать?..
– Не… не… не знаю. Что-то такое вэ… внутри. Но не в животе, а тут – вэ… вэ… в груди. Щекотно – как будто смеяться хочется, что ли… И сны всё… всё… всё время…
– Какие сны?
– Как я кормлю ребеночка своим мо… молоком… Сэ… слушай, а как же я буду его кормить, если у меня и си… си… сисек-то нету?
– Ничего, – тихо смеюсь я, а сама чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. – Ничего. Это от размера не зависит.
– Аха, наверно… А во сне у меня такие здоровенные си… си… сиськи. И молоко прямо та… та… такими фонтанчиками. – Рита тоже смеется. – Сэ… слушай, а мне не нравится это слово – «бе… беременная».
– А какое тебе нравится?
– Не… не знаю. Какие-то все эти слова сэ… сэ… смешные. Особенно вот это – «в положении». В ка… ка… каком, блин, положении? – она шепотом хихикает.
– Слушай, Рит, а наш Ваня… Наш Иван Николаевич… Он знает двенадцать языков. И мы у него спросим – как это будет на разных языках. И ты выберешь для себя самое красивое слово…
– Дэ… дэ… двенадцать языков? – изумляется Рита. – Охренеть!..
На матрасе в углу начинает ворочаться и пыхтеть Лёнька, высовывает из-под одеяла лопоухую голову.
Рита снова хихикает, радостно шепчет:
– Во, папка наш пэ… проснулся…
Дверь в палату приоткрывается, и в щель просовывается нога в желтом сабо. Появляется Саша-Паша. Его руки заняты плоской кастрюлькой, накрытой полотенцем. Сверху лежат четыре ложки.
– А ну-ка, ребзя, к столу!.. Нету стола? Ну, значит, все к кастрюле!.. Ничка, давай! Быренько взяла ложки, сняла крышку… Лёнька, хватит дрыхнуть, царство небесное проспишь!..
Мы с Ритой садимся на кровать, и Саша-Паша водружает кастрюльку Рите на колени.
– Ай! Горячо! – вскрикивает она.
Саша-Паша хватает Ритину подушку, кладет мне на колени и ставит кастрюльку на нее.
– Вот нам и стол!
Из открытой кастрюльки идет душистый пар.
– Деликатесный супчик из размороженных овощей! – объявляет Саша-Паша. – Лёнька, где ты там?..
Ленька выползает из своего угла, садится перед нами на корточки, получает ложку из рук Саши-Паши.
Вдруг Саша-Паша делает несколько непонятных жестов, будто ловит что-то в воздухе:
– Чуфы-муфы, скорики-морики! Опа!..
Он запускает руку Рите за шиворот и достает оттуда круглую лепешку.
– Кэ… кэ… как это? – От удивления Ритины глаза становятся еще больше.
– Мэджик! – хохочет Саша-Паша, ломает лепешку на четыре куска и раздает всем.
Смотрю на свою ложку, стараясь понять, насколько она чистая. Саша-Паша замечает это, говорит оскорбленным тоном:
– Обижаешь, подруга! Все стерильно! У нас тут, если ты забыла, лечебное учреждение…
Суп вкусный. Все голодные. Молча черпаем из одной кастрюльки, ложки звякают о края и друг о друга.
– Как в походе… – подает голос Лёнька.
– Пэ… пэ… пэ… – начинает Рита.
– И тебе приятного!.. – перебивает Саша-Паша. – Ешь давай…
– Нет, не похоже это на кому. – Яков Романович снимает тонометр с руки Марии. – Показатели – как у спящего человека, а реакции – на коматозном уровне… М-да… Дина Маратовна, внутривенного питания, боюсь, не хватает. Надо вводить зонд. У нас должны быть концентраты для питательных смесей, проверьте… Эй, Сорванец, ты когда-нибудь видела коматозников? – обращается он ко мне.
– Видела, – говорю я. – И коматозников, и «овощей» после тяжелых инсультов… Мария на них не похожа.
– Вот то-то, не похожа, – кивает Костамо. – Тогда что с ней? Эх, нам бы сюда невролога толкового… А вообще, по-хорошему, надо перевести ее в ту клинику, где ее лечили.
– Как? – говорим мы одновременно с Диной.
– То есть отдать Марию им, и пусть с ней разбираются? – Я стараюсь поймать взгляд Костамо, но он отводит глаза. – Нетрудно представить, как они с ней разберутся. Для них она – предательница, перебежчица. А хуже этого в их представлении нет ничего!
– Да разве я не понимаю, – качает головой Костамо. – Но я смотрю на это как врач, и только так должен смотреть…
Мы с Диной переглядываемся. Никогда еще мы не слышали, чтобы наш грозный Романыч говорил таким неуверенным тоном.
– Если как врач вы беспокоитесь за ее жизнь, – говорю я, – то отдавать Марию как раз нельзя ни в коем случае. Они ее с радостью уморят, устранят как прямую угрозу…
– Но ты же понимаешь, мы все равно не сможем ее защитить, – Костамо поднимает на меня глаза.
– А это еще неизвестно… Если бы они хотели, давно бы уже ворвались сюда. Но вот топчутся в какой-то нерешительности. Ч… знает что там у них творится. Может, мы как раз время выигрываем…
На мясистом лице Костамо появляется скептическая гримаса.
– Ну да – «выигрываем»! Самодеятельностью тут занимаемся! Даже кислорода нет – вот срань-то! – Костамо срывается на свой обычный рык, но тут же остывает. – Так, Дина, добавьте еще актовегин внутривенно, если он у нас найдется… Ладно, теперь о хорошем. Что про Риту думаете?
Я отвожу глаза.
– Ничего не думаю. Просто радуюсь… Пока есть чему…
Не доложить главврачу о Ритиной беременности, вообще-то, должностное преступление. Но это уж пусть Дина сама скажет… Дина молчит, втянув голову в плечи. Давно заметила, что она цепенеет перед Яковом Романовичем, как и большинство наших.
Прежде чем Дина успевает на что-то решиться, Костамо смотрит на часы:
– Так, консилиум закончен…
Он идет к двери и едва не сталкивается со священником, входящим в палату.
– Как ваша рука, отец Глеб?
– Лучше, – рассеянно отвечает священник.
– Зайдите ко мне через час, я посмотрю, – басит Костамо уже из коридора…
– Вероника, вы не видели Ивана Николаевича? – встревоженно говорит священник. – Похоже, он до сих пор не вернулся. Почти три часа прошло…
– Как это?.. Я думала, он у вас. Или за уборку опять принялся…
– Нет. Я весь хоспис обошел, его нигде нет.
– О Господи!.. Слушайте, а если он не может ключ из-под двери вытащить? Там щель такая узкая!.. Отец Глеб, я побегу в подвал…
– Давайте и я с вами, – говорит священник.
Я мотаю головой:
– Не надо. Одна я быстрей…