Яблоки из чужого рая - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 27

– Я вас тоже.

Константин произнес это с таким серьезным видом, что Ася засмеялась.

– У вас опять глаза стали лихие, Костя, – заметила она. – Вот только сейчас, впервые за весь день. Как тогда, когда вы только-только оправились после горячки, помните? Вам не идет быть начальником, а идет быть молодым и бесшабашным! – заявила Ася. – Это более в вашей природе, по-моему. И мне, знаете, очень жаль, что вы решили делать такую карьеру.

– Я вовсе не решил делать карьеру, – пожал плечами Константин. – Так сложилась моя жизнь, потому что я такой, а не другой. Да ведь теперь и у всех так, Ася. Разве, например, вы сами решили, как сложится ваша жизнь в последние годы?

– Ну, я… – покачала головой Ася. – Я и прежде не многое решала, больше плыла по течению. Хотя не совсем! – вдруг вспомнила она. – Папа, конечно, был против того, чтобы я выступала в кабаре. Но я его все-таки не послушала и настояла на своем. Он мне даже студию снял отдельно от себя. Вот эту, в которой я… в которой мы все теперь живем. Потому что он не выносил богемного образа жизни – называл это жизнью напоказ, – объяснила она.

– Ваш папа разумный человек, – улыбнулся Константин.

– Ну и что? – пожала плечами Ася. – Да, разумный, и я его, конечно, люблю. Но жить так, как он, я ни за что не смогла бы. Это ведь очень скучно, Костя! Все так размеренно, каждый шаг расписан… Я потому с ним и не поехала, – объяснила она. – Представила, какая там, в Литве, у меня при нем будет жизнь, и не поехала. Не то чтобы мне нравилось, как я теперь живу, но все же… «Шутки богов» – все-таки хорошее кафе, у нас все поэты бывают, и художники тоже. Недавно выступал Маяковский, и, знаете, мне он очень понравился. Хотя это теперь дурной тон, чтобы нравился Маяковский, – это из-за его пролетарских игр. Но что же делать, ведь у него талант!

Она произнесла это с таким пылом, что Константин улыбнулся и на мгновенье коснулся рукой ее руки. И сразу почувствовал, как по его руке словно электрическая искра пробежала.

– Я верю, Ася, верю, – сказал он, поспешно отводя глаза и убирая руку. – Конечно, должно быть прекрасное кабаре, если вы в нем выступаете. А какой у вас теперь номер, опять кринолины под восемнадцатый век? – спросил он.

– Нет, я пою песенки на стихи Кузмина, – улыбнулась Ася. – Или даже совсем простые песенки. То есть совершенно простые, из моей музыкальной шкатулки! Без кринолинов, прямо вот в этом платье, которое теперь на мне. Выглядит очень безыскусно, но мне все же кажется, что такая простота дорогого стоит. Я даже думаю, что мое мастерство, возможно, возросло, – чуть смущенно добавила она.

– Не сомневаюсь, – с тем же выражением, которое Ася называла лихим, кивнул Константин. – Даже уверен в этом. А спойте мне что-нибудь, – вдруг предложил он.

– Прямо сейчас? – засмеялась Ася. – Вот здесь, посреди улицы?

– Но вы же богемьенка! – подбодрил ее Константин. – Богемьенка, кабаретьерка – неужели не споете простую песенку только оттого, что на улице? Кабаре ваше сегодня ведь закрыто, – привел он последний довод, – а завтра я опять уйду на службу и неизвестно, когда вернусь.

– Ах, да конечно, спою! – воскликнула Ася. – Думаете, для меня имеют значение условности?

Она остановилась прямо напротив губернаторского дома, посреди площади, с которой совсем недавно убрали памятник Скобелеву, и, глядя в смеющиеся Константиновы глаза, пропела:

В лунном сиянье ранней весною

Вспомнились встречи наши с тобою…

Динь-динь-динь, динь-динь-динь – юный голос звенит.

Этот звук, нежный звук о любви говорит…

Голос у нее был… Не только юный, но и тот самый, про который говорят, что он берет за душу. Невозможно было объяснить, как это получалось: он был не особенно сильный, Асин голос, и пела она действительно безыскусно, и слова песенки даже казались банальными. Но, соединяясь вместе, ее голос, и мелодия, и слова звучали так, что у Константина перехватило дыхание.

Ася замолчала, опустив руки, словно от усталости, и глядя на него с тем ожиданием, которое будоражило ему душу не меньше, чем ее пение. И, словно отвечая этому молчаливому ожиданию и тому, что звучало в ее голосе, Константин взял Асю за плечи, притянул к себе и поцеловал в губы, на которых еще не остыла мелодия.

И это оказалось так хорошо, так… долгожданно, что даже не верилось: неужели он впервые подумал об этом всего лишь какой-нибудь час назад, неужели это не было главным желанием всей его жизни?

Такие мысли были тем более странными, что Константин совершенно точно знал: ни одна девушка, даже если бы она была прекрасна, как Нефертити, и имела божественный голос, не могла составлять главного желания его жизни. Да и не главного, пожалуй, не могла бы. Он рано остался один и рано понял, что привлекателен для женщин – то ли просто вследствие своей наружности, то ли оттого, что испытывал к ним постоянный веселый интерес. А может быть, им передавалось то, что Ася назвала в нем лихостью и что, наверное, многие женщины читали в его глазах. Раньше читали – когда он был гимназистом, потом студентом да еще, может быть, в самом начале войны, когда его только-только призвали в железнодорожные войска. На нем ладно сидел студенческий мундир, так же ладно сидела военная форма, хотя бы и солдатская, положенная вольноопределяющемуся. А три Георгиевских креста и вовсе, как томно заметила одна барышня, с которой он познакомился в шестнадцатом году в местечке Смолевичи, «давали неотразимый шарм»…

Но все это было давно – так давно, что ему уж и не верилось: неужели это говорилось о нем, и неужели это ему интересны были милые уездные барышни, и он старался произвести на них какое-то впечатление?.. К тому времени, когда судьба занесла его в Оршу и сделала в этом городке едва ли не главным начальником, потому что железнодорожный узел здесь был стратегический, а значит, от начальника этого узла зависело очень многое, – к тому времени Константин уже относился к жизни не так, чтобы подыгрывать томным вздохам прелестных барышень. Да и барышень, кажется, в разгар Гражданской войны уже не осталось, а если остались, то они не кокетничали с красными военными начальниками, а обходили их за версту. Отношения с женщинами строились у начальников просто, без затей, и Константин не был в этом смысле исключением.

Поэтому то ощущение долгожданного счастья, которое он испытал, едва только коснулся губами Асиных губ, и которое не утихало, а, наоборот, становилось все сильнее, пока он целовал ее, – поразило его душу, перевернуло ее, и он почувствовал, что у него перехватывает горло.

– Настя!.. – выговорил он, задыхаясь. – Настенька!..

Он и сам не знал, почему вдруг назвал ее так. Это имя ничем не было ему дорого, оно пришло в голову – или, может быть, в сердце? – прямо сейчас, посреди людной праздничной улицы, о существовании которой он забыл, целуя Асю.

Она сначала тихо ахнула, но совсем коротко, лишь в то мгновенье, когда он уже обнял ее, но еще не успел поцеловать. А потом ответила на его поцелуй и сама обняла его – обвила руками шею, легко, тревожно коснулась пальцами затылка… Тревога никогда не исчезала в ней, и эта смесь счастья и тревоги, которую Константин чувствовал во всем Асином существе, просто сводила его с ума.