Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 131

Но в 1985 году политика напомнила о себе самым зловещим образом – с приходом к власти Михаила Горбачева. Сначала этот молодой и харизматичный генеральный секретарь, вдохновленный идеей встряхнуть устаревшую экономико-политическую систему, которая уже дышала на ладан, показался ему человеком, способным вытащить страну из болота, в котором она увязла. Но первые же принятые генсеком меры обернулись для Франка катастрофическими последствиями: для борьбы с пьянством – национальным бедствием русских – правительство объявило «сухой закон». Цены на водку, вино и пиво в одночасье выросли на тридцать процентов; магазины имели право продавать алкоголь только с двух часов дня до семи часов вечера, что порождало километровые очереди, провоцировало конфликты. Импорт вина из Алжира был приостановлен. Жестокие меры оказались особенно непопулярными в народе: «Что за безобразие, нельзя даже поднять бокал на свадьбе!» Количество пьяниц нисколько не уменьшилось, так как мгновенно возник черный рынок алкоголя. Экономика забуксовала, цены на нефть рухнули, и бартерные операции стали невозможными.

В 1988 году Жан-Батист Пюэш, лишившийся всех своих высоких покровителей, предупредил Франка, что ему придется закрыть представительство в Москве: «Круг людей, которых мы знали, сужается с каждым днем, здесь нам больше нет места». И предложил помочь ему вернуться во Францию: его личный адвокат займется делом Франка, изучит досье, судебные предписания и варианты возможной амнистии. Франк даже не стал просить времени на размышление: «Я перевернул эту страницу жизни, теперь я русский, и мне здесь хорошо». У него были сбережения, позволявшие продержаться какое-то время. Теперь он жил плохо оплачиваемыми переводами и мухлевал с талонами на питание, обменивая положенные ему пятнадцать пачек сигарет в месяц на макароны или мыло.

Словом, вел жизнь обычного москвича.

Один предприниматель, стремительно богатевший на продаже польских курток и свитеров, у которого Франк приобрел партию турецкой одежды, предложил ему место управляющего на своем предприятии в Котельниках, где изготавливал модную «варёнку» – вываривал джинсы, добавляя хлорку. Условия работы были тяжелыми, так как в цеху отсутствовала вентиляция: чтобы не умереть от удушья, приходилось держать окна открытыми, и внутри стоял лютый холод.

Однажды вечером, выйдя из метро в своем далеком микрорайоне, Франк увидел лежащего на земле православного священника в перепачканной грязью черной рясе. В тот же момент он заметил наряд милиции, который собирал на улицах пьяниц и заталкивал их в фургон. Несмотря на запрет, алкоголики исхитрялись добывать самопальную водку или одеколон, который стоил в десять раз дешевле, а когда не хватало денег и на это, пили политуру или антифриз. Франк растолкал священника, заставил встать на ноги, оттащил в сторону и тем самым помог избежать облавы. Поддерживая священника под руку, он отвел его к себе домой, уложил на кровать, и тот сразу провалился в сон.

Отец Борис был циклотимиком: приступы лихорадочного вдохновения, когда он мог увлечь толпу пламенными проповедями, сменялись периодами глубочайшей депрессии: в такие дни он называл себя ничтожеством, утратившим веру, и напивался до потери сознания. Во времена Хрущева от священников требовалось немалое мужество и твердая воля, чтобы терпеть репрессии против Церкви, каждодневно бороться со злом, бедностью и невзгодами вместе с прихожанами, которые боялись, что их начнут травить, если увидят на Божественной литургии. Только старухи еще осмеливались пересекать порог разрушавшихся церквей, помогали заделывать трещины в стенах глиной, кирпичной крошкой или картоном. Отец Борис, придерживая рукой бороду библейского пророка, пил обжигающий чай и грустно улыбался Франку: «Где теперь Бог? Почему Он нас оставил? Разве мы пережили недостаточно испытаний? Люди боятся венчаться, больше не крестят детей, Храм Божий медленно умирает, мы агонизируем». После тридцати лет борьбы с атеистическим режимом он утратил мужество и глушил сознание алкоголем.

Просто от отчаяния.

Несколько дней назад в его церкви от сырости обвалилась штукатурка со старинной фреской; и с тех пор он плакал, не переставая. И пил. И просил у Бога прощения за то, что не смог уберечь Его дом от нечестивцев; а в худшие моменты, усомнившись в Его милосердии, спрашивал: «Этот варварский режим когда-нибудь кончится? Нас терпят, как шелудивых собак, – посадили в конуру и забыли; с нами мирятся, потому что мы тише воды ниже травы. Да, именно так, мы должны вести себя тише воды ниже травы».

Впервые в жизни отец Борис коснулся дна бездны – он осознал, что не увидит конца гонениям. Его боевой дух угас после того, как он испортил отношения с Московским патриархатом. Вот уже два года он добивался назначения в церковь Успения Пресвятой Девы Марии в Барашах. Это заброшенное и разрушенное здание, обнесенное забором, недалеко от Курского вокзала, сорок лет назад приспособили под электромонтажный завод, который потом закрылся. Преступив законы церковной иерархии и нормы ремонта, отец Борис взялся за восстановление церкви с несколькими такими же, как он, упрямыми приверженцами истинной веры, после чего отслужил литургию при свечах и самолично дал церкви имя Непорочного Сердца Богородицы. Затем при поддержке одного инженера, вышедшего на пенсию, он приступил к ремонту колокольни, возведя вокруг нее строительные леса из досок и балок, подобранных на разных стройках, правда, довольно шаткие. Он надеялся, что скоро сможет вернуть крест на его прежнее место, на купол. Работы продвигались медленно, потому что не хватало помощников и нужно было платить за стройматериалы, а денег не было. Местные старики поддерживали священника, но ему почти все приходилось делать своими руками. Франк стал помогать ему в те дни, когда не работал в цеху. Он взялся укрепить строительные леса: поперечные балки не везде были установлены под прямым углом.

В воскресенье, при свете нескольких свечей, отец Борис отслужил литургию святого Иоанна Златоуста для десятка старушек в цветастых платках; они простояли на ногах три часа перед куском белой ткани, символизирующим когда-то украденный иконостас, не обращая внимания на отклонения от суровых канонов богослужения и на то, что обязанности дьякона исполнял бывший инженер. «Мы здесь как первые христиане, которые молились в катакомбах, готовые жертвовать собой, чтобы получить причастие и засвидетельствовать свою любовь к Господу», – возгласил священник. Отец Борис и Франк подружились; то немногое, что Франку удавалось сэкономить, он отдавал на закупку стройматериалов и помогал на стройке, не жалуясь на холод. Возмущался он только тогда, когда видел на столе бутылку водки:

– Я даю тебе деньги не для того, чтобы ты покупал «Русскую» и напивался. Может, хватит пьянствовать?!

– Ты не понимаешь моего отчаяния. Бог отвернулся от России… По правде говоря, я чувствую себя виноватым в том, что посмел усомниться в Божественной благодати. Поэтому я пью. Из-за того, что утратил веру.

– Это тяжелое испытание; только те, чья вера тверда, обретут Землю обетованную.

Соотечественники редко выражали сострадание отцу Борису. Однажды, желая продемонстрировать Франку дружбу и доверие, священник заложил дверь церкви балкой и показал ему свое сокровище. Приподняв железным ломом каменную плиту, он осторожно подпер ее, достал из углубления кованый ларь и вынул из него три сильно поврежденные иконы, спасенные им от уничтожения. Подняв выше свечу, он показал икону Сергия Радонежского, своего любимого святого-отшельника, совершившего немало чудес, который исцелял больных, воскрешал мертвых и основал изумительную Троице-Сергиеву лавру в Сергиевом Посаде. Затем из-под холстины появилась почти выцветшая икона Бориса и Глеба, сыновей князя Владимира, обратившего Русь в христианство; они были подвергнуты пыткам и убиты за то, что не отреклись от своей веры, и теперь почитались как святые покровители Земли Русской. И наконец, передав свечу Франку, он осторожно достал потемневшую федотьевскую икону Божией Матери в серебряном окладе с тусклыми самоцветами, из которого выступали ее бесстрастное лицо и нежные руки; трижды поклонившись ей, он протянул икону Франку, и тот коснулся ее губами.