Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ципко cтр.№ 39

Речь шла не просто об уничтожении «старых классов», а об уничтожении всех самодеятельных, культурных классов, на которых держалась и духовная и производительная жизнь старой России. К началу тридцатых уже не осталось ни производительного крестьянства, ни русского духовенства, ни русских предпринимателей.

И вот здесь возникает чисто методологическая проблема, которую не хотели видеть русские мыслители в изгнании и которая, на мой взгляд, приобретает особую актуальность сегодня, в новом русском веке. Согласно мысли Николая Бердяева, уже в 1922 году в России не была возможна никакая классическая реставрация, ибо ничего не осталось от старых классов, на которых держалось старое общество. ^[94] Уже в 1922 году не было материальных, человеческих предпосылок для реставрации того, что было до 1917 года. В Россию пришел, как писал Бердяев, «новый слой, не столько социальный, сколько антропологический слой». ^[95]

Но если в России, как утверждали идеологи грядущей контрреволюции, не было человеческого материала для реставрации политической и социальной, то откуда мог взяться человеческий материал для желанного ими духовного очищения и религиозного возрождения, для катарсиса, сильного покаяния? Откуда мог взяться подлинно «русский голос», с которым связывал политические реформы в посткоммунистической России трезвый Николай Алексеев? Дай бог, чтобы на этот раз мои предчувствия не оправдались, чтобы нынешний всенародный праздник по поводу присоединения Крыма к РФ не привел к новому, уже к последнему витку распада исторической России, который начался в 1989 году. Не дай бог, ибо до сих пор мои предчувствия оправдывались. Еще в 1980 году, осенью, когда появилась «Солидарность» как политическая сила, я осознал, что к концу девятого десятилетия XX века уже не будет мировой социалистической системы, что наступил конец целой эпохи. В статье «Русские уходят из России», опубликованной в «Известиях», спустя два дня после объявления 12 июня 1990 года «суверенитета РСФСР», я сказал, что депутаты убили историческую Россию. Может быть, я не прав! Может быть, я драматизирую сложившуюся ситуацию! Но сейчас, когда я в очередной раз редактирую текст книги, в душе сидит страх.

На поверхности лежал и до сих пор лежит важнейший философский и одновременно практический вопрос, который упрямо не видели русские мыслители в изгнании. Меняется ли так называемая «русская душа», если от реальной старой русской нации мало что осталось, разве что дети беднейшего крестьянства и дети рабочего класса? Можно ли говорить о «русском народе» в старом смысле и «великой русской душе» в старом смысле, после уничтожения всех классов, которые в русской истории культивировали и выражали русскую духовность. Я лично не знаю ответов на эти сложнейшие вопросы. Но поражает, что такие серьезные мыслители, как Николай Бердяев, Семен Франк, Иван Ильин и другие, никогда всерьез не исследовали духовные последствия «самоубийства» всех русских классов. Кто будет инициатором духовного покаяния, духовного возрождения? Такой вопрос они перед собой не ставили. Нынешние проповедники учения об особой русской цивилизации, к примеру, упомянутый выше Сергей Кара-Мурза, считают, что не было и нет особой беды в том, что Россия после 1917 года потеряла преобладающую часть «образованной» и успешной России, ибо, с его точки зрения, им всем, в отличие от беднейшего крестьянства, не было, что сказать о будущем России. На мой взгляд, Сергей Кара-Мурза прав только в том смысле, что после гибели образованной и успешной России, судьба и облик России уже целиком зависели от культурного, более точно – духовного, мировоззренческого кода беднейшей, люмпенизированной России. И мне думается, это существенное обстоятельство: то, что судьба России после победы большевиков надолго будет детерминирована психологией и ценностями России бедняков, не учли русские мыслители в изгнании в своих прогнозах о судьбах будущей некоммунистической России.

Никто из них не попытался сделать само собой напрашивающиеся выводы из наблюдаемого ими факта гибели, разложения дореволюционной русской нации, дореволюционного народа. Если, как они точно предвидели, процесс изживания большевизма и большевистской системы будет длительным, то из этого следует, что к моменту гибели русского коммунизма произойдет и перерождение самой русской нации, русского народа. Да. Легко вернуться после духовной встряски в православие, в лоно церкви тем, кто родился и воспитывался в дореволюционной православной России. Но ведь тем поколениям, которые выросли и воспитывались в советской, атеистической России, совершить подобный духовный подвиг будет неизмеримо труднее. Не только из-за страха стать непохожим на других, но просто из-за неведения, отчужденности от Церкви, от религии, от веры. Ведь мы пережили христианофобию, выкорчевывание христианских корней из жизни, даже из архитектуры задолго до нынешней христианофобии, которая обуяла даже католические Испанию и Португалию.

Николай Бердяев практически во всех своих работах, посвященных анализу большевистской революции и социалистического строительства, описывает, как на место старого русского человека приходит новая раса людей, людей энергичных, но жестоких, озлобленных, людей, «пришедших снизу», а потому чуждых традициям русской культуры, традициям рефлексии, работы ума. Приходит раса людей, для которых главным делом было очищение своей жизни от всего русского, и прежде всего русской православной культуры.

Но одновременно тот же Николай Бердяев до конца жизни надеется на возрождение русского чувства, на внутренний импульс, идущий от «внутренних процессов в русском народе». Ведь если меняется в тридцатые годы русский человек, на что обращали внимание все русские философы, наблюдающие из эмигрантского далека за ходом социалистического строительства, если меняется наиболее активная часть общества, то не может не измениться сам народ. Но, к примеру, Николай Бердяев всегда говорит о русской нации, о русском народе вообще, не принимая во внимание начавшегося при их жизни процесса перерождения самого народа.

Не могу в этой связи еще раз не сказать, что меня просто пугает упрямство и настырность новых русских консерваторов. Речь идет и о создателях различного рода «русских доктрин», «русских проектов», а в последнее время – и о тех, кто атакует и перестройку Горбачева и нынешнюю демократическую, рыночную Россию с позиции позднего славянофильства и прежде всего, как я пытался показать во Введении, с позиции учения Николая Данилевского об особой, противостоящей Западу славянской, русской цивилизации. Речь идет о тех, кто живописует нам в своих прогнозах на полном серьезе русского человека, устремленного к богу и равнодушного к мирской суете. Этого человека не было уже в 1917 году. Да его, на самом деле, как показывает классика русской литературы, все, что было написано о русском крестьянине в русской публицистике второй половины XIX века, не было никогда. Об этом – приведенное выше признание Хомякова, об этом же на самом деле писали и отцы позднего славянофильства – и Николай Данилевский, и Константин Леонтьев. Вся русская история, особенно история Киевской Руси, о чем сокрушался Александр Хомяков, опровергает утверждение новых адептов славянофильского мессианизма, что в основе особой русской антропологии, в господствующих представлениях о человеке лежало представление «один за всех, все за одного» ^[96]. Обращает на себя внимание, что самый яростный из всех славянофилов, противник буржуазной цивилизации «свободы, равенства и братства» Константин Леонтьев не очень высокого мнения о моральных достоинствах современного ему крестьянства. Константин Леонтьев отнюдь не склонен смиряться перед русским народом, к чему призывал Федор Достоевский. «В чем же смиряться перед простым народом, скажите? Уважать его телесный труд? – Нет; всякий знает, что не об этом речь… Подражать его нравственным качествам? Есть, конечно, очень хорошие. Но не думаю, чтобы семейные, общественные и личные, в точном смысле, качества наших простолюдинов были бы все уж так достойны подражания. Едва ли нужно подражать их сухости в обращении со страдальцами и больными, их немилосердной жестокости в гневе, их пьянству, расположению столь многих из них к лукавству и даже воровству». ^[97]