Я вновь замахнулся ногой, чтобы засадить ему по яйцам. Чтобы он наконец-то отстранился и чтобы я получил возможность прийти на помощь моему безбашенному приятелю… но мое нападение было пресечено поимкой атакующей лодыжки. Затем я сильно получил по второй ноге, отчего свалился на пол.
А сверху на меня полетели… камни.
У этого говнюка не кости под кожей, а камни. Они попадали мне по телу. Которое беззащитно взрывалось ожогами.
Я снова вылетел в аэротрубу.
А там, наверху, твердые ботинки неумело считали мои ребра. Сбивались и пересчитывали.
Я не терял сознание. С трудом прикрывал руками лицо и пытался подтянуть колени поближе к животу.
Наконец град прекратился.
Соловьев лежал в паре метров от меня, досыта накормленный хорошими пинками.
Довольные рожи спортсменов нагло лыбились с двухметровой высоты. Они о чем-то невнятно переговаривались. И затем, прихватив с собой виновницу торжества, свалили из моей панорамы в сторону выхода.
Ауфидерзейн, суки.
21
Толик пытался что-то мычать, пока врач накладывал ему швы на брови.
Я сидел поблизости, на скамейке, и держался за ноющий бок.
Неслабо нас потрепали.
Думаю, карамболевский хозяин нарочно не позволил охране бильярдного клуба вмешаться в нашу драку. Сука. Надо будет снова зайти на огонек к его жене.
– Ты молодец, – похвалил меня Соловьев голосом тренера, чей подопечный занял в соревнованиях второе место.
Я с кривой улыбкой поднял большой палец.
Нет, я подвел тебя, Мастер, но в следующем году я обязательно возьму золото.
– Я иногда позволяю себе вот так выпустить пар, – протянул он.
– Иногда?
– Да, этак раз в полгодика.
Завидная регулярность.
– Не могу пройти мимо дерзкого негодяя, ищущего неприятности. И неважно, каков итог боя, главное, что я не сбежал, втянув мошонку. Потому что тогда мне было бы намного больнее.
Доктор прилепил Толику пластырь над глазом.
– Но когда-нибудь мне придется признаться себе, что негодяй, ищущий неприятности, – это я.
Соловьев воинственно ухмыльнулся.
– Потому что я хочу чувствовать жизнь в полную.
Наконец врач объявил, что с нами обоими он закончил, чтобы мы не переживали и что скоро все ссадины сойдут.
Последнее в большей степени относилось к Соловьеву. Потому что мое лицо практически не пострадало. В основном – туловище. Терпимо. А вот Толик, с его теперь испорченной физиономией, не скоро сможет за минуту уговаривать прекрасных незнакомок следовать за ним к сказочным берегам или хотя бы до угла и налево.
Мы вышли из кабинета и медленно потопали по коридору больницы.
– Так что скажешь? – буркнул Толик.
– Насчет чего?
– Насчет денег.
– Скажу, что сто штук за то, чтобы нас так отделали, – это… дороговато. Можно было договориться и за тридцать.
– Хе-хе. Нет, я говорю о том, что рассказывал тебе. Как ты к этому отнесся?
– Я проникся.
– Правда? – его лицо сделалось счастливым и благодарным.
– Да. Это очень интересные мысли… факты.
– У тебя большой потенциал, ты сам еще этого не знаешь. Я говорил, что ты похож на меня молодого, но у нас есть одно важное отличие.
Я внимательно посмотрел на него, ожидая развязки.
– Когда у меня появились деньги, они не свели меня с ума.
Во как! Оказывается, я сумасшедший. Его точно профессор укусил. Старый вампир.
– С чего это ты так про меня? – возмутился я.
– Посмотри на себя. Ты много тратишь на ерунду, на яркие фантики, на ненужный шик…
– Да у тебя самого часы под пол-ляма стоят! – парировал я.
– Стоили, – поправил он ухмыляясь. – И это был подарок. Причем неблизких мне людей. Богатым многое достается бесплатно.
Я подумал о его не особо дорогом автомобиле и о его не самом модном костюме. Возможно, это просто такой подход к жизни – притворяться средним классом. Или, как он сам это назвал, – бедным.
Толик продолжал:
– Деньги слишком быстро на тебя свалились. Ты еще даже толком не знаешь, что с ними делать. Ты хвастаешься ими, показываешь всем, что имеешь, будто пытаешься всему миру что-то доказать. А это значит, что хоть ты и стал богатым, но бедность осталась у тебя внутри.
Я слушал, нахмурив брови. Не нарочно.
– Ведь ты не учредил какой-нибудь фонд помощи больным детям или что-то подобное. И не смотри так, да, я основал и развиваю не один фонд. Важно, что ты можешь дать миру, а не то, что можешь получить от него.
Стало стыдно. Именно в этот момент – когда он меня упрекнул. Он, а не кто-то другой.
– Но вчера, когда ты расхреначил свою чудесную машину, я понял, что ты стал на путь просветления. Ведь это не было пьяным дурачеством. Я это увидел. Ты сделал всё осознанно. Ты хотел… хотел освободиться.
Мне стало приятно. Оттого что он понимал, что происходило со мной.
Желая его подколоть, я спросил:
– А как же ты просветился?
– Я читал книги. И кстати, это они в свое время стали для меня лекарством от депрессии. Людей меняют деньги и книги. И еще кое-что: любовь.
Соловьев вдруг посерьезнел. Он стал задумчиво причмокивать и поглядывать по сторонам.
– У меня есть проект… – начал он вкрадчивым голосом, – в котором я хочу реализовать кое-какие свои идеи. Я хочу изменить существующий порядок банковской системы, я хочу построить новый мир, я хочу отменить рабство… полностью.
По-моему, это несколько амбициозно. Даже с наличием нескольких матрасов, набитых крупными купюрами. В общем, так я ему и сказал.
– Думаю, у тебя ничего не получится.
Его словно ледяной водой из ведра окатили. Он замер.
– Это самая быстрая оценка любого из моих проектов, – сыронизировал Толик. – Почему ж столь категорично?
– Система существует тысячи лет и устраивает всех, кто у власти, а ты один. Что ты можешь сделать?
Надеюсь, я его аккуратно приземлил.
Соловьев с загадочным блеском в глазах закачал головой и ехидно проскрипел:
– А я не один.
Интересно, сколько же отчаянных ребят смогли отпроситься у жен и матерей, чтобы поучаствовать в экономическом перевороте?
– Нас много. И мы знаем, что делать.
Он обхватил меня за шею. Как когда-то в особняке.