Ориген - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Десницкий cтр.№ 36

Когда все завершилось — он был безнадежно, беспрекословно, бесповоротно счастлив. Они лежали на подростковом его диванчике, прижавшись, как шпротики в банке. И что случилось только что — было огненным, стремительным, окончательным. Он не знал прежде, что это бывает — так. Он не знал, прошло ли пять минут — или два часа. Ничего прекраснее не бывало еще в его жизни. И Надя была — его.

Она неспешно гладила его не как любовника, скорей, как малыша, и это было еще нежней и приятней. Казалось, он слышит стук часов в соседней комнате… или курантов на Спасской башне Кремля. Это размеренно и упорно стучало его сердце, проталкивая по жилам жизнь, и прислушиваясь к нежному биению другого сердечка за двойной преградой ребер и мышц, чтобы настроиться с ним на единый лад.

— Мальчик, — ее рука изучала его тело, как новый континент, и слово «мальчик» не звучало обидно, — такой серьезный и задумчивый мальчик придумывал себе сказку про Остров. Жил этой сказкой. А вокруг были разные люди, они и мальчик плохо понимали друг друга. И мальчишка открывал свои страны… в своей голове… свои миры… своих людей… других…

— Мне нужна теперь только ты, — ответил он глухо, будто заученный урок, — Надя. Моя Надюша. А хочешь…

— Подожди, я…

Надя рывком приподнялась, присела, высвободив из объятий другую руку:

— Затекла вот… Неудобно! Узкая у тебя кроватка.

Встала на ноги, потянулась — ослепительная, прекрасная, нагая. Повернулась спиной, словно хотела показать себя всю, со всех сторон, свое тело то ли узенького подростка, то ли взрослой роскошной женщины. Нет, это не Алена, не холодная античная красота. Это что-то немыслимо родное и прекрасное, в сто раз лучше мрамора, живее живого. Она подошла к окну, за которым — крыши, бесконечные московские крыши, мансарды, окна…

— А веришь, — Денис потянулся за ней следом, — тут виден кусочек Большого театра. Хочешь, я подарю тебе этот вид?

— Да, — она кивнула серьезно и немного печально, — он будет мне очень нужен… совсем скоро.

— Дарю! — подошел сзади, обнял, балансируя на тонкой грани между влажной и терпкой пустотой, что переполнила его сразу после — и едва уловимым, но растущим желанием повторить.

— Большой… где же он…

— Да вот же, — показал пальцем на маленький треугольный уголок крыши вдали, даже не сразу и разглядишь.

— Спасибо, — ответила просто и серьезно.

Стояли голышом перед окном, кутаясь в неверное мартовское солнце, золотые и блаженные, облеченные в молчание — первое общее молчание на двоих. И Денис думал, что до прихода мамы еще, пожалуй, не меньше часа, и что этот час будет самым важным в его жизни надолго, и может быть, навсегда.

— Денька, — она повернулась всем телом, взяла его за плечи.

— Надька, — передразнил он, распаляясь новым огнем, ощущая, как он разливается там, внизу, где только что была пустота.

— Деня, я… я уезжаю.

— Куда? — не понял он.

— Далеко. И очень скоро. И потому пришла к тебе.

Эти слова казались легким, внезапным мартовским снежком — могли растаять на солнцепеке, а могли стать предвестниками бури, метели, бурана…

— Объясни…

Это был даже не вопрос. Мольба.

— Нам все-таки дали эту чертову визу, — всегда рассудительная Надя роняла слова безо всякой логики и порядка, — я, честно, до конца не верила. Мурыжили месяца три.

— Какую визу? Куда?

— В Нидерланды, День. Серегу моего… в общем, там проект один международный, в Амстердаме. Его берут на работу. Но это, ты же понимаешь, это для него только старт, только повод, его цель и мечта жизни — Калифорния. Ну, надо с чего-то начинать послужной список, главное для него — вырваться отсюда, из совка. А я… я его жена. Наткина мама. Ей там точно будет лучше.

Она говорила словно бы на другом языке, таком, что не расшифруешь сразу, как тот, смешной и трогательный детский, про съеденную кашу и выпитый чай. О чем это, как это?

— Я не говорила тебе, чтобы не расстраивать зря. Ну я думала, что всё, может быть, не выгорит. А вот и нет. Вышло. Билеты, паспорта, визы.

И она, кажется, не была этому рада.

— В общем, я пришла проститься. Чтобы… чтобы ты запомнил. И я запомнила. Ты же давно этого хотел, да, День?

— С первого дня, как тебя увидел, — почти не соврал он.

— Ну и я… очень скоро захотела. А мечты надо сбывать. Когда это безопасно, конечно. Иначе потом болеть будешь.

— Надя…

— Я пойду, День. Я сейчас оденусь, я стану серьезной и строгой тетей, супругой минхера Петрофф, представляешь у них там «господин» — это «минхер», вот умора… Я… я обязательно вернусь. Или ты… Россия будет свободной, я в это верю. Ты приедешь ко мне в Амстердам, в Сан-Франциско, я там не знаю, Антананариву или Тимбукту, мы будем с тобой пить шампанское или кальвадос, что подадут, мы будем болтать и смеяться, мы будем вспоминать эти крыши в мартовском неверном солнышке, наш с тобой самый светлый день.

— В мартовском неверном снегу…

Слова ложились глухо, бредово, он не понимал их смысла.

— Солнышке. Снега нет. Ты что?

— Надя, я…

— Ты — чудесный, Денька. Прекрасный. Зеленоглазый. Я все-таки разглядела, глаза у тебя сейчас — зеленые. А сам ты — золотой. От света.

Обнялись снова и стояли так, без слов, без будущего, без цели и смысла. Без Надежды. Навсегда, навсегда, навсегда. Крыши молчали, и кто-то мог следить за ними из мансардных окон — Деньке всегда было интересно подсматривать за ними, придумывать им свою какую-то жизнь. Вот и теперь подросточек какой любуется небось из-за занавески голой парочкой у окна…

— Почему вы уходите? Все… — растерянно спросил Денька, разжимая объятия.

— Кто? — впервые она не поняла его.

— Кого я люблю. Кто, кажется, любит меня. Папа… и вот ты… когда кажется, что всё — навсегда…

— Всё навсегда.

Глаза в глаза, сухие, бездонные и теперь уже почти чужие глаза.

— Всё, что было — остается с нами навсегда. Пока мы живы. Этот день, эта весна, это короткое солнце. Всё с тобой, в тебе.

И уже в прихожей, почти на пороге, когда она натягивала сапоги на цветастые свои носочки, Денис встрепенулся о забытом:

— Я сейчас.

Метнулся к письменному столу, схватил тот самый блокнот, вырвал страницу, где почти без помарок, сразу набело, набросал вчера строки. Из этого блокнота страницы вырывать — почти что святотатство, но стихи он напишет заново, он их помнит наизусть.

— Вчера, когда ты позвонила… я сразу… вот это про тебя, про нас. Про монастырь тут рядом, на Петровке — знаешь, там музей был, а теперь вроде снова будет монастырь… Но это неважно. Ты прочти потом. Это…