– Что ты имеешь в виду?
– Может, как раз Долф и был тем, кто убивал скот и поджигал хозяйственные постройки. Может, Дэнни застукал его за этим, на свою беду, за что и поплатился. Это крайне зыбко, но присяжные могут купиться.
Я покачал головой.
– Долф ничего не выигрывает ни в первом, ни во втором случае.
Лицо Робин вытянулось от изумления.
– Да еще как выигрывает! Точно так же, как твой отец. Точно так же, как Зебьюлон Фэйт.
– Всем тут владеет мой отец. Домом, землей. Всем, что ты сейчас видишь вокруг себя.
Робин откинулась на спинку стула, взялась руками за край стола.
– Я так не думаю, Адам. – Она склонила голову, все еще недоумевая. – Вообще-то Долф владеет двумя сотнями акров, включая дом, в котором мы сейчас находимся.
Я открыл было рот, но никаких слов не последовало. Робин медленно заговорила, втолковывая мне, как неразумному:
– А это шесть миллионов долларов, основываясь на последнем предложении. Чем не мотив, чтобы вынудить твоего отца к продаже?
– Это совершенно исключено.
Я еще немного подумал, помотал головой.
– Во-первых, Долф никак не может иметь долю в этой ферме. Мой отец никогда бы на такое не пошел. Во-вторых, – мне пришлось отвернуться, – Долф умирает. Ему плевать на деньги.
Робин поняла, чего мне стоило это заявление, но отказывалась давать задний ход.
– Может, он делал это ради Грейс. – Она положила ладонь мне на руку. – А может, ему хотелось умереть где-нибудь на пляже, как можно дальше отсюда…
* * *
Я сказал Робин, что мне нужно побыть одному. Она приложила мягкие губы к моему лицу и попросила потом позвонить. То, что она сказала, совершенно не имело смысла. Мой отец любил эту землю, как любил свою собственную жизнь. Беречь ее было его священной обязанностью – сохранять для семьи, для последующих поколений. На протяжении последних пятидесяти с лишним лет он предоставлял частичные доли своим детям, но исключительно с целью оптимизации налогов при наследовании. И эти участия в прибылях ограничивались исключительно пределами семейного предприятия. Контроль он сохранял за собой; и я был уверен, что он в жизни ни с кем не поделится и единственным акром, даже с Долфом.
В восемь утра я поехал к отцу домой, чтобы спросить его, так ли это, но его пикапа возле дома не оказалось. По-прежнему где-то на территории, подумал я, по-прежнему гоняется за собаками. Я поискал глазами пикап Джейми, но его тоже не было. Открыл дверь в соборную тишину дома и прошел по коридору в кабинет отца. Мне требовалось что-то, что могло хоть как-то подкрепить слова Робин. Купчая, свидетельство о праве собственности – что угодно. Я попытался выдвинуть верхний ящик канцелярского шкафчика, но тот был заперт. Вообще все ящики оказались заперты.
Я сделал паузу, размышляя, что бы еще предпринять, и тут меня отвлекло яркое цветное пятнышко, мелькнувшее за окном. Подойдя к самому стеклу, я увидел в саду Мириам. На ней было сплошь черное платье с длинными рукавами и высоким воротником, и она срезала цветы, вооружившись садовыми ножницами своей матери. Стояла на коленях в мокрой траве, и я заметил, что платье ее успело основательно пропитаться влагой. Ножницы сомкнулись у стебля, и роза цвета рассветного неба упала в траву. Она подобрала ее, добавила к букету; а когда встала, я увидел у нее на лице едва заметную, но довольную улыбку.
Мириам заколола волосы высоко на голове – они парили над платьем, словно все происходило в каком-то ином веке. Ее движения были такими плавными, что в тишине, сквозь стекло, мне казалось, что я наблюдаю за привидением.
Она перешла к другому кусту, опять опустилась на колени и срезала еще одну розу – бледную и прозрачную, как падающий снег.
Отвернувшись от окна, я услышал наверху какой-то шум – как будто что-то уронили. Наверняка Дженис. Вроде дома больше никого не было.
Без какой-либо особой причины, которую я мог бы внятно выразить словами, мне все еще хотелось поговорить с ней. Все-таки мы с ней так и не закончили. Я поднялся по лестнице, неслышно ступая по толстой ковровой дорожке. Длинный, как коридор, холл наверху купался в холодном свете, льющемся из высоких окон. Я увидел внизу ферму, прорезающий ее коричневый проселок. На стенах висели писанные маслом картины, вперед убегал темно-вишневый ковер; дверь комнаты Мириам была приоткрыта. Встав около щели, я увидел внутри Дженис. Ящики были выдвинуты, и она стояла, уперев руки в бока и изучая комнату. Когда моя мачеха двинулась, то двинулась к кровати. Приподняла матрас и, очевидно, нашла то, что искала. Негромкий звук слетел с ее губ, когда она, придерживая матрас рукой, что-то из-под него вытащила. Уронила матрас обратно и внимательно рассмотрела то, что лежало у нее на ладони, – это отблескивало, словно осколок зеркала.
Я заговорил, шагнув через порог:
– Привет, Дженис.
Она резко обернулась ко мне, судорожно сжав пальцы; быстро спрятала кулак за спину, почему-то прикусив губу, будто от боли.
– Что ты тут делаешь? – спросил я.
– Ничего.
Виноватая ложь.
– Что там у тебя в руке?
– Не твое дело, Адам. – Ее лицо затвердело, когда она выпрямилась. – По-моему, тебе лучше выйти.
Я перевел взгляд с ее лица на пол. На паркетный пол позади ее ног падали капельки крови.
– У тебя кровь идет, – сказал я.
В ней вдруг что-то словно надломилось. Неловко сгорбившись, Дженис убрала руку из-за спины. Та, несмотря на боль, была по-прежнему крепко сжата так, что побелели костяшки; кровь и впрямь струйками просачивалась между пальцев.
– Сильно поранилась? – спросил я.
– А тебе не все равно?
– Так сильно?
Ее голова едва заметно двинулась вбок.
– Не знаю.
– Дай-ка посмотрю.
Ее глаза утвердились на моем лице, и я ощутил исходящую от них силу.
– Только не рассказывай ей, что узнал, – произнесла она, раскрывая ладонь. На ней лежало обоюдоострое бритвенное лезвие, блестящее от крови. Набухшие кровью глубокие порезы идеально соответствовали обоим краям лезвия. Я снял его с ладони и положил на прикроватный столик. Взял ее за руку, вторую подставил лодочкой внизу, чтобы поймать кровь.
– Сейчас отведу тебя в ванную, – сказал я. – Хорошенько промоем и осмотрим.
В ванной я сунул ее порезанную руку под холодную воду, а потом обернул чистым полотенцем. В ходе всего процесса Дженис оцепенело стояла, прикрыв глаза.
– Прижми посильней, – велел я. Она послушалась, и ее лицо еще больше побледнело. – Не исключено, что придется зашить.
Когда ее глаза открылись, я увидел, как близка она к срыву.
– Не говори своему отцу. Он скорее всего не поймет, а ей лишние напряги сейчас тоже ни к чему. Он только все испортит.