Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Андреев cтр.№ 65

С романа в стихах началась новая культурная история.

Что такое роман в стихах?

Забегая вперед, скажем главное: это сознательно принятый культурный вызов. Совместить «стихи и прозу, лед и пламень» – значит совместить несовместимое: дискурс лирический, который специализируется на мироощущении, и дискурс эпический, специализация которого – мировоззрение.

Более того: в плане научно-информационном речь идет о совмещении психики и сознания.

Более того: о совмещении двух типов управления информацией.

Но это против законов литературы. Это нонсенс. Зачем, спрашивается, совмещать указанные стихии? По определению – «лед и пламень»? С какой целью?

А затем совмещать, что так называемый «внутренний мир» человека буквально соткан из противоречий, возникающих при взаимодействии психики и сознания. Больше у человека «за душой», собственно, ничего и нет. Совмещение дает новое – иное! – качество человека, имя которому (качеству) личность. Правда, все это возможно при одном непременном условии: человек должен стать мыслящим. Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей немыслящих. При этом все мыслящие рождаются не из чудесной медиумной сферы, а из обычных немыслящих. И не с помощью мистики, а с помощью обычного человеческого труда.

Беда только в том, что человек мыслящий никогда не перестанет быть немыслящим. Он совмещает в себе два противоположных начала. Две несовместимые стихии: чувство и мысль (которые в зависимости от контекста называются по-разному: психика и сознание, натура и культура, индивид и личность, стихи и роман).

Можно назвать это проклятием человека. Можно – его культурным крестом. Можно – потенциалом. Можно – миссией. Суть от этого не меняется: человек несет в себе непримиримые информационные начала, которые в случае синтеза дают небывалый ядерный эффект. «Так нас природа сотворила, к противуречию склонна» (А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»).

Но дело здесь не в противоречии как таковом; дело в том, что именно противоречие является источником развития, гарантией прогрессивного движения. Двигаться вперед, прогрессировать, совершенствоваться «по-человечески» – значит совершенствовать отношение познания, к которому «подтягивается» затем и отношение приспособления.

Проще говоря, совершенствоваться – значит умнеть. Становиться все более и более разумным. Кстати говоря, этапными произведениями в истории мировой литературы становились такие опусы, где степень когнитивности эмоций была на порядок выше предыдущих образцов. Удивить мир в литературном отношении – означало перейти на качественно новый уровень мышления (или опуститься на качественно иной уровень, уйти в минус, что с успехом и проделывает современная литература со времен «Улисса» Дж. Джойса, вывернувшего гомеровский опус наизнанку). Разница только в том, что качественно более высокий уровень мышления делал литературу более совершенным способом духовного производства, а качественно более низкий – способом изощренной деградации.

Справедливости ради признаем, что литература, основанная на минус-мышлении, тоже способна создать шедевры, делающие произведения этапными. За счет чего, за счет какого ресурса?

За счет виртуозного владения словом, словесной техникой, стилем. С помощью чувственно воспринимаемой формы, которая, ощутив свою литературную власть, стремилась сбросить с себя «вериги содержательности». Стиль, стремящийся к отрыву от содержания, также следует признать движущей силой литературы (не в решающей степени, но тем не менее). Красивый миф о чистой красоте всегда тянулся шлейфом за литературой.

Надо быть изрядным невежей, чтобы не признавать за Дж. Джойсом, М. Прустом, В. Набоковым или Сашей Соколовым литературной гениальности. За ними вьется рой мелкой литературной мошкары: феномен подражательства – верный признак величины того, кому подражают.

Но надо быть совсем уже непроходимым невежей, чтобы ставить кудесников слова, адептов чистого искусства, в один ряд с Пушкиным. Не стоит смешивать божий дар с яичницей, даже если этого очень хочется.

Иногда эти факторы, «содержание и форма», сливались в один (Шекспир, Сервантес, Гете, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Флобер, Чехов, Булгаков и т. д.); иногда демонстративно размежевывались (как в случае с Набоковым). Но приоритет в поступательном движении литературы мы должны отдать мысли перед чувством.

Историю литературы, как и историю культуры, творит развитие мысли, а не развитие формы. Прогресс в любой сфере человеческой деятельности – это прогресс в мышлении.

Собственно, вся моя книга только об этом.

«Роман в стихах» как информационный синтез – это информационная модель личностного мира человека. Это не каприз гения (а дай-ка я что-нибудь этакое совмещу невиданное, удивлю мир), как могло бы показаться; это, повторим, сознательно принятый культурный вызов.

Только «романом в стихах», по существу, и можно «вылепить», оконтурить неуловимый процесс, название которому движение от человека-индивида к личности (то есть от немыслящего – к мыслящему). Берясь за роман в стихах, творец прикасается к веществу личности. (Тот же Набоков вслед за Гоголем увековечил в изящном памятнике ментальный контур индивида, мертвой души, антиличности.)

Роман в стихах – это универсальное средство (не жанровое, подчеркнем, а информационное), с помощью которого личность может сотворить личность и донести свое творение до личности.

Личность стала главным фактором развития литературы. Какова была личность Гомера?

Это не важно, это неактуально, ибо феномена личности в то героическое время в принципе не существовало. Гомер и личность – «две вещи несовместные», говоря языком Пушкина.

А вот личность Пушкина – вопрос не праздный, но первостепенный (хотя пока еще в науке недостаточно актуальный, к сожалению). Пушкин писал не чернилами, не словами и не эмоциями; его пером водила личность, он писал мыслечувствами личности. Благодаря гению Пушкина в литературу пришла и утвердилась личность. В культуре наступила эпоха персоноцентризма (хотя это не осознано до сих пор; что ж, «большое видится на расстоянье»; поживем – увидим).

После Пушкина стало понятно, что все великие (или просто настоящие) романы – это непременно романы в стихах, даже если стихи принимали форму прозы. После Пушкина литература в полной мере стала способом духовного производства человека.

Гомер ведь тоже сотворил свой эпос в стихах. Только категории личность во времена Гомера еще не было. А когда существование личности (которая упорно и парадоксально принимала модус социально лишнего) встала в повестку дня, оказалось, что личность под силу изобразить только роману в стихах.

То, что начал Гомер, завершил Пушкин: у человечества в руках оказалась литература – уникальный информационный инструмент, с помощью которого человек мог заглянуть в себя. Назад, в будущее. Вперед, в прошлое. Куда угодно в пределах человеческого космоса.

Ибо: появилась личность как перспектива развития человека. Как точка отсчета. Наступил пушкинский этап в развитии литературы.