Эра великих географических открытий. История европейских морских экспедиций к неизведанным континентам в XV—XVII веках - читать онлайн книгу. Автор: Джон Перри cтр.№ 110

Сепульведа написал свою книгу Democrates Alter в 1542 г. Тогда его репутация гуманиста, ученого аристотелевской школы и мастера владения латынью была в самом апогее. Как и многие обладающие глубокими знаниями испанцы, он считал Эразма Роттердамского своим другом. Как и у Витории, его интерес к Индиям был научным, не связанным с личной выгодой. Как и Витория, он основывал свои рассуждения на эту тему на своей собственной оригинальной точке зрения на естественное право. Определение Цицерона, которое приводится в Democrates, было ортодоксальным и знакомым: est igitur lex naturae, quam non opinion, sed innata vis inserut. Но эта innata vis (лат. врожденная сила) могла проявиться разными способами. В физическом смысле jus naturale est quod natura omnia animalia docuit (лат. естественное право есть то, чему природа учит всех живых существ); и есть такие заповеди, как, например, долг воспроизведения в потомстве или ответ силой на силу. С другой стороны, innata vis имела рациональный аспект, как в определении Фомы Аквинского: participation legis aeternae in creatura rationis compote. Согласно рассуждениям Сепульведы, этот естественный закон побуждал людей уважать своих родителей, стремиться к добру и избегать зла, сдерживать обещания и верить учениям истинной религии. Если человек был по своей природе разумным, то вторая форма закона была такой же естественной, что и первая. Тезис Сепульведы требовал полной согласованности этих двух аспектов естественного права, и он произвольно допустил, что подсказку инстинкта, которая не согласуется с разумом, нельзя считать действительно естественной.

Естественное право как здравомыслие в рассуждениях Сепульведы отождествлялось с Jus gentium — сводом правил, предположительно общих для всех организованных народов. В отличие от Витории Сепульведа не признавал ни второстепенного права народов, ни зачаточного международного права, предписывающего поддерживать естественные и корректные отношения между государствами. Он использовал термины «право народов» и «естественное право», почти не различая их. Оба они были плодом человеческого здравомыслия, которое заставляло людей формулировать общее мнение по всем вопросам, представлявшим важность для всех. Однако Сепульведа не полагался на здравомыслие всех людей и даже здравомыслие их «лучшей части», как это делал Витория. Его право народов существовало только среди gentes humanitiores, а не среди тех, которые находились на краю цивилизованного мира; и даже среди цивилизованных народов обязанность объявлять, что является, а что не является естественным правом, была прерогативой мудрейших и самых рассудительных людей высших народов. Вся эта теория была обращением к природной аристократии; призывом к более развитым народам управлять менее развитыми, к вышестоящим на социальной лестнице в каждом народе – управлять нижестоящими. Сепульведа даже отрицал, что народ можно считать имеющим законного правителя – говоря на современном языке, государством, – если им управляют, не опираясь на мнения его самых лучших граждан; хотя с целью поддержания мира естественное право предписывало повиноваться даже плохим правителям, и восстание против владыки, имевшего юридическое право им называться согласно определенным законам и обычаям его народа, не могло иметь легального оправдания.

Следствием власти природной аристократии было естественное порабощение, так как достигшие большего совершенства должны иметь власть над менее совершенными. Теория Аристотеля в интерпретации Сепульведы давала полномочия цивилизованным народам подчинять себе силой оружия, если другие средства оказывались бессильными, те народы, «которые требуют ввиду своей собственной природы и в их собственных интересах, чтобы их привели под власть цивилизованных и добродетельных владык и народов, чтобы они могли учиться у силы, мудрости и закона своих завоевателей и обрести лучшую нравственность, более достойные обычаи и более цивилизованный образ жизни». Сепульведа был слишком сдержанным полемистом, чтобы нацеливать на индейцев такой арсенал оскорблений, какие, например, употреблял историк Овьедо; но он не утверждал, что индейцы живут, полностью пренебрегая естественным правом, и указывал на саму их неспособность противостоять вторжению испанцев как на еще одно доказательство их более низкого развития, требующего сильного и мудрого правления для их же блага.

Из всего вышеизложенного Сепульведа делал выводы, оправдывавшие чисто светское право испанцев править в Новом Свете. Но таковыми не были его намерения. Распространение веры казалось ему, как и его современникам, священным долгом, и, хотя его богословские аргументы не были логически необходимы в общем развитии его мысли, они не представляли никаких противоречий. Compelle eos intrare (лат. заставь их вступить) – вот что было подоплекой его миссионерской теории. Принудительное крещение Сепульведа считал несправедливым и бесполезным; и язычество само по себе не являлось причиной для справедливой войны; но эффективное обращение в христианство больших групп язычников было невозможно, разве что после длительного контакта с христианами. Индейцы не хотели ни принимать христианство немедленно просто по приказу чужеземцев, ни менять свой образ жизни за несколько дней. Чтобы они могли учиться у миссионеров и подготовиться к вхождению в церковь, необходимо было дать им цивилизованную форму правления и поместить под опеку с их согласия или без него. Цивилизация и христианство шли рука об руку. Завоевание было религиозным долгом, актом благотворительности по отношению к невежественным и несчастным соседям.

Естественное право, по мысли Сепульведы, давало испанцам четко определенную последовательность прав на завоевание и колонизацию Нового Света. Существовали четыре главных права, позволявшие одному народу начать справедливую войну: естественное право ответить силой на силу; возвращение себе несправедливо отнятых владений; необходимость наказать преступников, не наказанных своими собственными правителями (так как все люди – соседи, взаимно отвечающие друг за друга); обязанность подчинить себе варварские народы силой, если они отказываются подчиниться добровольно власти более развитого народа. Последнее право зависело, в свою очередь, от четырех причин: естественной рабской природы варваров и вытекающей из этого необходимости иметь цивилизованного хозяина; их привычных преступлений против естественного права; тяжелого положения подданных правителей-варваров, которые были жертвами угнетения, несправедливых войн, рабства и человеческих жертвоприношений; и долга дать возможность миссионерам мирно проповедовать Евангелие. Все христианские и цивилизованные народы пользовались этими правами и имели эти обязанности. Особые права и обязанности у Испании в Новом Свете появились по трем причинам: ввиду естественного превосходства испанцев над другими христианскими народами; права первооткрывателей на оккупацию земель, у которых не было законного правителя; и указа папы римского, одновременно являвшегося духовным поручением обращать язычников в христианство и передачей в дар юридически незанятой территории.

Почти все аргументы, когда-либо приведенные в защиту имперских устремлений, были использованы Сепульведой. Даже чисто прагматический аргумент экономического развития нашел себе место в его труде. Испанцы завезли в Индии вьючных животных, начали разрабатывать рудники и научили индейцев эффективным методам ведения сельского хозяйства. Разумеется, они и сами извлекали для себя выгоду, хотя Сепульведа говорил суровые слова в адрес конкистадоров, вдохновляемых auri inexplebili cupidiate (лат. ненасытная жажда золота). Силу его аргументов нельзя отрицать. Главным их недостатком было то, что они имели тенденцию слишком многое доказывать. Его холодные и резкие рассуждения вызывали немного ответных откликов (за исключением более восприимчивых колонистов, которые справедливо считали Сепульведу защитником их интересов; городской совет Мехико прислал ему письмо с поздравлением и выражением благодарности). Многие его современники и большинство историков считали его апологетом неприкрытого рабства. Его теория о естественном рабстве была отвратительна большинству испанских богословов и юристов-теоретиков. Великий Суарес расправился с ней коротко: hactenus tamen, ut existimo, tarn barbarae gentes inventae non sunt (лат. однако до сих пор, насколько можно судить, до такой степени варварских народов не существует). Несомненно, Сепульведа писал, не зная условий в колониях, и использовал чисто теоретические аргументы в поддержку системы, которая прибегала к практике ужасающе жестокого обращения. Безусловно, он также признавал справедливость порабощения пленных, взятых при подавлении восстания или во время несправедливой войны, – это было право завоевателя, признанное всеми в те времена. Однако к этому он добавил предостережение, что порабощение больше не является достойной уважения практикой среди христианских народов и что многие индейцы, вероятно, оказывали сопротивление, искренне полагая, что у них самих есть обоснованная причина вести войну. Порабощение этих людей, безусловно, будет несправедливым. Сепульведа в своих письмах выражал свое бурное несогласие с теми, кто обвинял его в жестокости в этом вопросе. Он предлагал не порабощать, а «поделить индейцев в городах и сельской местности среди уважаемых, справедливых и рассудительных испанцев, особенно среди тех, которые способствовали приведению их к повиновению новой власти, чтобы они имели возможность обучать своих индейцев добродетельным и гуманным обычаям и христианской религии, которую нельзя проповедовать силой оружия, а следует распространять путем наставления и личного примера. В обмен на это испанцы могут использовать труд индейцев для выполнения задач, необходимых для цивилизованной жизни». По мере того как индейцы больше узнавали про христианскую религию и знакомились с европейскими обычаями, они должны были получать и большую свободу – liberius erunt liberaliusque tractandi ministry; хотя Сепульведа и сомневался, что они когда-нибудь будут способны к самоуправлению в европейском понимании этого слова.