Все это было до крайности неприятно.
Эрик подумал о Мэгги. Она была свободолюбивой художницей, поэтому ее настойчивое стремление так ровно и туго подтыкать на ночь низ одеяла, что это отдавало казармой или больницей, всегда казалось ему смешным. Ступни у Мэгги малы для женщины ее роста, и поэтому до предела натянутое одеяло ее не беспокоило.
Зато ужасно раздражало Эрика. Оно не только стесняло его уставшие от ходьбы по кампусу лапищи двенадцатого размера – лежа в такой постели, он чувствовал себя мумифицированным.
Битва за одеяло велась постоянно на протяжении всего их брака, и обычно в ней побеждала Мэгги, так как Эрик почти каждое утро опаздывал и потому не беспокоился о мелких проблемах вроде заправки постели. Теперь он каждый день вставал рано, чтобы прибраться в спальне, и разглаживал одеяло, оставляя мстительно небрежными края.
Эрик взбрыкнул ногой, чтобы ослабить натяжку, выполнив инстинктивный маневр, который выполнял каждую ночь в браке. Но давящая масса осталась, и теперь Эрик поднимался все выше, выше и выше сквозь слои глубокого оздоровительного сна. Он рано лег спать; желудок продолжал беспокоить его до такой степени, что он начал тревожиться – уж не подхватил ли грипп от одного из своих студентов и не станет ли болезнь вишенкой на торте из дерьма? Эрик перекатился на спину, лениво откинулся и, приоткрыв глаза, обреченно выдохнул в потолок. В горле, пересохшем от недавней рвоты, защекотало, и он сухо закашлялся.
Надо попить.
В конце концов жажда взяла верх над ленью. Именно в тот момент, когда Эрик повернулся, чтобы встать с постели и пойти за холодным напитком, он наконец заметил двух незваных гостей.
Первым он заметил существо, плавающее перед высокими окнами спальни. Скрытый за прозрачными белыми занавесками на невозможной высоте, заостренный, деформированный силуэт начинался примерно в четырех футах от земли, как будто у него не было головы и ног, но была узкая, выступающая грудь. Гротескный чужеродный объект, булькающий и фыркающий так, как не способен ни один человек.
Вторым посетителем был некто, с кем Эрик уже успел познакомиться. Маленький мальчик с урока. Он не гнил и не участвовал в каких-либо выходках; теперь он играл в джеки
[22] в ногах кровати; ярко-красный мячик высоко подпрыгнул перед веснушчатым лицом, двигаясь на удивление медленно, как будто проплывая сквозь гель. Когда мячик опустился, грязная рука мальчика исчезла вместе с ним прямо в матрасе, а потом снова материализовалась, полная красного и серебристого цветов.
Впервые с момента пробуждения Эрик услышал хриплое дыхание мальчика, которое его усталый мозг воспринимал раньше как шум ветра, бьющегося о дом, и которое теперь, казалось, дуло прямо ему в уши. Возбуждение от игры достигло предела, и мальчик, судя по хрипам, был на грани смертельного приступа астмы.
Тем не менее он продолжал играть, не обращая внимания на Эрика.
Тот замер, не закончив движения, – голова откинута назад; бицепс, бедро и ступня прижаты к матрасу с одной стороны; согнутый локоть направлен к потолку, нога в воздухе; туловище развернуто в поясе. Болезненная поза для любого, кто держал бы ее даже несколько секунд, а тем более когда на одеяло давит вес мальчика. От напряжения мышцы задрожали мелкой дрожью, однако Эрик как будто ничего не заметил. Все его внимание сосредоточилось на существе, которое начало раскачиваться за занавесками.
Существо, издающее странные, пугающие, нечеловеческие звуки.
Тихий голос в глубине сознания умолял зажмурить глаза и не смотреть на чудовищную мерзость. Как и в случае с кадрами авиакатастрофы на экране телевизора, Эрик не мог заставить себя отвести взгляд, даже когда намочил от ужаса постель, чего с ним не случалось с семи лет.
Это была лошадиная голова. Освещенная сзади лунным светом, она выступила из окна на поднятой шее. Голова разлагалась. Будто уже давно. Смердящая вонь шла с другого конца комнаты, но под гнилью чувствовался запах более насыщенный – свежей грязи. Рот Эрика открылся в испуганном, беззвучном крике, когда лошадь рванулась вперед, и ее гнилое тело цвета ржавчины постепенно материализовалось из воздуха. Сформировавшись полностью, лошадь заняла все пространство перед кроватью, от одного конца стены до другого. Фыркая, она медленно повернула шею и, глядя на Эрика молочно-белыми глазами, моргнула. Правда, выглядело это так, будто лошадь подмигивает, потому что ее левое веко полностью сгнило. Грива была редкая и спутанная, у корней скопились пятна червивых струпьев. Сквозь костистую грудную клетку Эрик увидел свое пальто и зонтик, свисающие с крючка на стене, и только тогда понял, что лошадь то появляется, то исчезает со стробоскопическим эффектом, уплотняясь, растворяясь и снова уплотняясь.
Он повернулся и увидел, что мальчик тоже мерцает.
Желудок в животе у Эрика сделал кувырок. И еще один. И еще. Стопстопстопстоп.
Мальчик встретился с немигающим взглядом Эрика и радостно заржал.
Позади него лошадь топнула ногой по деревянному полу, прошептав: «Дваааааааацать дваааааа, Дваааааааацааать триииииииии». Прозвучало это по-детски, но в то же время медленно и с помехами, словно шипел усталый фонограф, умирающий медленной, мучительной смертью.
Безумие. Эрик почему-то подумал о кукле конца девятнадцатого века, о которой читал, сидя в комнате ожидания у дантиста, в случайно попавшем ему в руки журнале для коллекционеров игрушек. Изобретенная Томасом Эдисоном говорящая кукла была снабжена крошечным фонографом и декламировала стишки вроде «Хикори-дикори-док» с таким реализмом, что викторианские дети пугались до полусмерти. Заинтригованный, Эрик позже нашел клипы с голосом куклы на «Ю-тьюбе» и убедился, что звучит действительно жутковато.
У лошади получалось в миллион раз жутче – бесконечно жутче.
Я этого не выдержу…
Лошадь продолжала свой счет, но теперь у нее получалось быстрее и громче:
– Двадцать два, двадцать три… Двадцать два, двадцать три…
Горло сдавило, рот наполнился слюной. Он рыгнул. Сделай так, чтобы это исчезло. Не могу. Я не могу. Не могу…
– Двадцать два, двадцать три! Двадцать два, двадцать три!
Пронзительно и быстро, как бурундук.
Я сейчас б…
– ДВАДЦАТЬ ДВА ДВАДЦАТЬ ТРИ ДВАДЦАТЬ ДВА ДВАДЦАТЬ ТРИ!
Эрик вскочил с кровати и помчался в ванную. До туалета он добрался как раз вовремя. Упал на колени, ударился локтем о край унитаза, но успел изрыгнуть всю желчь, что оставалась в желудке.
Лошадь, слава богу, остановила счет, но зато ребенок снова начал ржать, издеваясь, несомненно, над ним. Эрик склонился над унитазом, и его снова прочистило. К тому времени, как он перестал давиться, в доме воцарилась тишина.