Сезон отравленных плодов - читать онлайн книгу. Автор: Вера Богданова cтр.№ 26

Женя садится на обрезок ковра, закрывает дверь, которая издает несерьезный жестяной хлопок. Смотрит на свою руку. Из-под рукава выглядывает шрам на запястье. Он, этот шрам, гладкий, немного морщится, как будто кожу залили воском, а по краям пропустили нитку и присборили.

Водитель включает радио погромче, Свиридова поет о никто и никогда.

Тридцать первого августа две тысячи четвертого стыд-и-срам наказал Женю впервые.

Она заехала на «Рижскую» к Алине, Дианкиной сестре, одолжила у нее платье. Хотела в нем встретиться с Ильей – он пригласил ее погулять в центре.

Дианкина сестра жила с родителями в сталинской извилистой трешке, укутанной в старые обои и книжные шкафы: Алина в одной комнате, которую раньше они делили с Дианой, мать в другой, отец ютился в третьей, не разведены лишь формально, все вместе собирались только на унылый вечерний чай. Недавно тетку какую-то приводил, сказала Алинка с пустыми грустными глазами, пока Женя примеряла платье. Скандал был такой, что пришлось валить из дома на ночь.

Жене было Алинку жалко, но сочувствовать по-настоящему она не могла. Потому что платье отлично сидело и обтягивало зад. Потому что Илья должен был заехать на следующий день, все-таки позвонил, сказал: «Давай гулять по Москве, пока не отвалятся ноги, а потом забежим в какую-нибудь кафешку, первую попавшуюся». И Женя уже чувствовала его губы на своих, его горячий локоть пальцами, свет фонарей и московский вечерний шум в лицо, прокуренный ветер на набережной.

Еще нужно было зайти к родителям, мама попросила.

И столько было в ней энергии, что до «Алексеевской» Женя решила идти пешком – зачем тратить поездку ради одной станции? Она вышла из перехода со стороны метро, миновала «мужика в юбке» – позеленевший от времени памятник создателям первого спутника Земли. Вдруг что-то бахнуло, сбило с ног. Раз – и Женя на асфальте, лежит на осколках у перевернутой мусорки. Непрерывно гудели машины, выла сигнализация, не понять, близко или далеко, – звуки еле прорывались через плотную пелену в ушах. Пахло гарью, люди куда-то побежали – прочь от метро, от Жени. Она попыталась встать, но голова кружилась. Кто-то поднял ее за локоть, провел пару шагов и усадил на траву у торгового дома «Крестовский». Тебе скорую надо, сказал, но Женя отмахнулась.

Дымились припаркованные за палатками тачки, от метро тоже шел дым. Там, на асфальте, лежал человек, были видны ноги в разодранных штанах. Женину руку пекло, она была ободрана и кровоточила. Звуки постепенно возвращались, какой-то заунывный кошачий вой ввинчивался Жене в голову, казалось, еще немного – и стошнит. Спустя время Женя поняла: кто-то стонал неподалеку, лежа на траве.

Приехали скорые, пожарные, менты. Женя ждала, что к ней кто-нибудь подойдет, но все бежали мимо, и она просто пошла, забыв пакет с Алинкиным платьем на траве. Все было как в тумане. Через Крестовский мост над поездами, по проспекту, дома не раздеваясь легла спать. Диана звонила на мобильный, а Жене в это время снился вой машин и почему-то танки. Они ползли к ней по проспекту, за ними гигантской спичкой горела Останкинская башня, кружил над ней погибший дядька, выла сигнализация машины, дымил вход в метро, оповещение кричало, что все это – за грехи наши, за прелюбодеяние, за нарушение структуры мира.

С работы Женя отпросилась, в институт тоже не пошла, Илье написала, что заболела. С шести утра рвало, и отец не разговаривал: думал, что она накануне пьяная пришла. Женя сказала ему правду – его злой спине, – новости эту правду повторили, и папа совсем в себе закрылся. Непрерывно курил на балконе, говорил про «этих с Кавказа», которых гнать надо, нахуй они вообще сдались в Москве, нахуй вообще эта Чечня сдалась всем нам.

Смотри, что делается, услышала Женя бабушкин голос. Смотри, смотри, что делается, но Женя была не в силах разлепить глаза, ей хотелось оставаться в темноте. Бабушка сделала телик погромче, и оттуда встревоженный голос сказал: захват заложников в Северной Осетии в городе Беслан, в тридцати километрах от Владикавказа. Сегодня утром группа вооруженных людей ворвалась во двор городской школы номер один. В это время там заканчивалась торжест-венная линейка. Угрожая оружием, террористы загнали учеников, их родителей и преподавателей в здание…

Женя чуяла дым, вонь горелой резины, горелого мяса – въелось в ноздри. Чужой вой вибрировал в пустом измученном желудке, поднимался в горле. И постепенно ей стало ясно, всё вокруг сложилось в странную, одной ей понятную логическую связь, в структуру, в центре которой была она с Ильей. Из темной тесноты воспоминаний вдруг всплыл двухтысячный, когда случился взрыв на Пушкинской. Казалось бы, еще тогда, на похоронах двоюродного дядьки она должна была понять предупреждение, но нет.

Ветровое стекло полосует дождь, смывает дорожную пыль. Жене хочется опустить стекло, набрать в ладонь дождя и протереть лицо. Но это будет выглядеть странно, поэтому она сидит и терпит.

Их с Ильей наказывают за нарушение порядка, снова думает она. Наказывают Женю, ведь Женя не для счастья, а счастье не для Жени, оно для милых добрых девочек, для тех, кто учится на дневном и стажируется в Париже. Для обыкновенных, совсем не странных, не смешных. Для тех, кого не возбуждают двоюродные братья.

Как жить в этом – вот вопрос. Как жить спокойно, зная, что тебя вот-вот могут взорвать и отравить, избить и расчленить, сжечь в вагоне метро, удушить дымом, размазать по стенам вагона, когда ты будешь ехать на работу? Нельзя быть счастливой, особенно сейчас, когда в обычной школе могут три дня мучить и убивать детей. Нельзя ездить на метро, ведь каждый с рюкзаком или чемоданом может быть шахидом. Нельзя летать на самолетах – порой они не долетают. Вокруг все заминировано, и струн, которых нельзя касаться, становится больше, когда-нибудь Женя точно одну заденет.

При виде милиции Женя съеживается, старается выглядеть как можно безобиднее, ждет: сейчас к ней подойдут, сейчас обыщут. Иногда расстегивает куртку: вот она я, под курткой нет ничего, и сумка небольшая, не надо на меня смотреть вот так. Ее мучит иррациональный страх: вдруг на нее подумают, что она тоже шахидка? Хотя у нее вполне славянская внешность.

Теперь она тратит много денег на такси. Иногда ее довозит Илья, но он не знает про «Рижскую», что Женя там была. Она ему так до сих пор и не сказала, боится, что он поймет предупреждение, и уйдет. А она пока не хочет расставаться. Это закончится, Женя знает, чувствует теменем, как сжимается структура, как звучно потрескивает воздух, и она молит ее: пожалуйста, еще хоть день или неделю, я знаю, я все знаю, но так же хорошо, так не было никогда еще.

Через месяц, два, три, десять им все равно придется разойтись, потому что никто их не одобрит. Между ними тонкий радужный туман, мираж, обманка. Помешательство, которое само исчезнет. Женя обещает, что справится с ним. Потом.

А пока пусть будет.

Она плачет над «Моей прекрасной няней» и прочим мылом – какое милое семейство, у нее-то так не будет никогда, не с Ильей, а без Ильи не надо ничего. У родителей она отвечает на его звонки, прикрыв дверь в комнату, – бабушка недавно поняла, что Женя с кем-то видится, с «женихом», говорит она и улыбается. Выведывает, сколько ему лет да как он выглядит, где учится и где живет.