– Моей жене это тоже не очень нравится, но в эти дни, если оставить их открытыми, влага уничтожит печенья прежде, чем я успею их съесть. А эта баночка идеально подходит. – Кёгокудо вытащил еще одно печенье и с хрустом его разгрыз. – Но подумай вот о чем. Пока я не открыл крышку, внутри этой баночки могли быть кости, а вовсе не печенье.
– К чему ты ведешь на этот раз? Тебе придется очень постараться, чтобы меня удивить. – К тому моменту я вправду чувствовал себя готовым практически к чему угодно, что он еще собирался мне предъявить.
– Я просто подумал, что, раз наш разговор про мозг и душу и наш внутренний мир был не слишком понятным, – возможно, настало время поговорить про физический мир. Тебе известно что-нибудь про исследования в области квантовой механики?
– Жаль тебя разочаровывать, но нет, не известно. Ты говоришь про теорию профессора Юкавы?
[33] Который получил Нобелевскую премию – когда это было, в прошлом году?.. Или два года назад?..
Кёгокудо покачал головой и пояснил, что теория Юкавы касалась мезонов.
– О квантовой механике впервые заговорили около двадцати или тридцати лет назад. Это теория структуры атома и взаимодействия частиц внутри него.
– И это имеет какое-то отношение к содержимому баночки?
– Самое непосредственное. Поскольку квантовая механика впервые выдвинула весьма необычный закон физики, который называется принципом неопределенности.
– Неопределенность в данном случае означает что-то, в чем ты не можешь быть уверен? – язвительно уточнил я.
– Именно, – ответил он не моргнув глазом. – Суть принципа неопределенности в том, что чем точнее ты можешь измерить одну характеристику элементарной частицы, тем менее точно ты можешь измерить вторую. То есть, пока ты измеряешь импульс или количество движения атома, его положение меняется, а когда пытаешься установить его положение, меняется его импульс.
– Разве нельзя измерить то и другое одновременно?
– Судя по всему, нет. В то мгновение, когда положение атома определено, его импульс совершенно неизмерим. А когда установлен его импульс, невозможно сказать, где он в данный момент находится. Но самое главное вот что: пока ты не измерил параметры атома и ничего о нем не выяснил, он вообще в действительности не существует тем предсказуемым, измеримым образом, каким существуют более крупные физические объекты. Если попробовать описать это иначе, то получится, что в то самое мгновение, когда наблюдатель измеряет параметры атома, этот атом впервые обретает измеримую форму и характеристики, но до этого самого момента он может быть описан лишь с точки зрения вероятностей. Необычная идея для естественных наук, не так ли? Следуя этой идее, мы можем сказать, что, лишь когда я открыл крышку этой баночки, ее содержимое обрело форму и содержание и превратилось в печенье.
– Ты уверен, что эту теорию выдвинул ученый? Если это правда, разве не делает это всю нашу повседневную жизнь ужасно нестабильной и беспокойной? Откуда нам знать, что происходит где бы то ни было, пока мы не смотрим? Это похоже на мир, сделанный из желатина.
Кёгокудо усмехнулся:
– Многие с этим не согласились, но, насколько мне известно, ни у кого не было достаточно убедительных аргументов, чтобы это опровергнуть. Я читал, что даже Эйнштейн не желал иметь с этим ничего общего. И все же я полагаю, что эта теория со временем разовьется в очень важную область исследований.
– Ну если даже Эйнштейн был против нее, то она, скорее всего, ошибочна. Это большое облегчение. Если мы не можем верить нашему мозгу и законам естественных наук, управляющим этим миром, то чему вообще мы можем доверять и в чем можем найти опору?
– Заметь, что профессор Эйнштейн никогда не отрицал принцип неопределенности – он просто не хотел иметь с ним ничего общего. Я думаю, тот противоречил его эстетике. В любом случае квантовая механика впервые со времен Декарта создала ситуацию, когда мы не можем быть уверены, что наблюдателя и наблюдаемый объект возможно отделить друг от друга. Потому что сам акт наблюдения влияет на объект – если вдуматься, то это становится очевидным. Так или иначе, наиболее точные результаты наблюдений можно получить, когда объект не осведомлен о том, что за ним наблюдают. Итак, мы можем сформулировать гипотезу, которая следует из квантовой механики, а именно: этот мир, включая прошлое, создается задним числом в тот момент, когда мы на него смотрим.
– Эй, постой! Это что, по-твоему, наука? – На мгновение мне показалось, что мы каким-то образом повторяем наш более ранний разговор. Разве до этого мы не обсуждали нашу осведомленность о мире и религию, которая рядится в одежды науки?
Кёгокудо настаивал, что это действительно наука.
– Просто взгляни на вселенную, которую мы знаем благодаря научным исследованиям, – требовательным тоном произнес он. – Она кажется донельзя подходящей для нашего выживания. Если б Земля была чуть ближе к Солнцу, все мы превратились бы в угли. Если б Луна была немного ближе, она врезалась бы в Землю, а если немного дальше – то улетела бы в открытый космос. Все кажется слишком уж удобным.
– Да, но тут уж ничего не поделаешь. Это реальность.
– Лишь когда мы наблюдаем это, оно становится реальностью.
– Опять ты за свое…
– Когда мы задаемся вопросом, почему мир представляется настолько удачно сконструированным, чтобы соответствовать нашим нуждам, этому может быть лишь одна причина: потому, что именно мы, люди, его наблюдаем. Если б на Земле не было ни единого человека, то не имело бы ровным счетом никакого значения, сколько времени эта планета будет существовать или насколько она удалена от Солнца. Все эти вопросы остались бы незаданными на протяжении всей вечности, и никому до этого не было бы никакого дела. Магия слов могла пробудить наш внутренний мир, но мир вокруг нас был пробужден магией науки. Мир без людей был бы, вне всяких сомнений, весьма неопределенным и смутным местом. Как это ни парадоксально, но теперь наука начинает догадываться, что именно таким он и является. – Кёгокудо немного устало вздохнул.
– Квантовая механика, – продолжил он спустя некоторое время, – приводит нас к развилке на пути теории: мы либо рассматриваем человека как часть мироздания, либо мироздание – как часть человека. Знаешь, я не был бы особенно удивлен, если б на микроскопическом уровне граница между нашим внутренним миром и внешним миром оказалась довольно размытой.
Произнеся это, он закрыл баночку с печеньем. Раздался глухой щелчок, когда крышка встала на место. Я представил, как печенье внутри превращается в кусочки белых костей.
– Так эта квантовая механика, – рискнул я спросить, – разве она в каком-то смысле не выходит за границы науки?
– Не говори глупостей, – наставительно сказал мой друг. – Если б она выходила за какие-либо границы, ее научный статус рассыпался бы в пыль и она более не считалась бы наукой. Все же, если ты не можешь доверять своим наблюдениям за объектом, то не можешь называть это наукой.