Мемуары Дьявола - читать онлайн книгу. Автор: Фредерик Сулье cтр.№ 126

Дело в том, что у многих из этих почтенных людей были дочери, и они опасались, что пример Жанны окажется заразителен. Вечером все двери захлопнулись, и в коридоре воцарилась гробовая тишина. Жанна возвращалась домой в благодушном настроении, перевирая вполголоса популярную песенку, но при виде закрытых, как в нерабочий день, соседских дверей вскрикнула от удивления. Она позвала одних, затем других, но никто ей не ответил; приоткрылась только дверь Жерома, знаком поманившего ее к себе. Не одна пара глаз прилипла к замочным скважинам и дверным глазкам, и, когда Жанна вошла в комнату каменщика, последнее терпение добрых людей лопнуло. Двери потихоньку пооткрывались, вкрадчивый шепоток пробежал по коридору из конца в конец; поход к домовладельцу решили не откладывать. Старый сапожник и вязальщик чулок сняли рабочие халаты, вымыли руки и отправились к нему от имени всех жильцов.

Тем временем Жером расспрашивал Жанну, что же заставило ее совершить столь необычный поступок, и она простодушно все выложила: как она хотела спасти его от призыва, а заодно посмеяться над мэром. Тогда-то Жером рассказал Жанне о неутешительных результатах ее неосторожных действий. Вовсе не отчаяние или печаль, а благородная ярость и неистовое негодование обуяли оскорбленную до глубины души толстушку. Она закричала во весь голос, что повырывает зловредные языки этим сплетникам, выцарапает их слишком любопытные зенки! В тот же момент по коридору прокатился громкий топот множества ног, и ясно послышался голос сапожника:

«Да, да, сударь! Вот они, голубочки, воркуют, понимаешь, в своем гнездышке!»

В дверь застучали, и Жером, опасаясь не столько праведного гнева соседей, сколько излишне разъяренной Жанны, встал на пороге, не давая ей вырваться, а соседям – ворваться в комнату. Поднялась буря возмущенных обвинений; мужчины, женщины и даже дети вопили, обращаясь к домовладельцу:

«Жанна там, у него! Она в его комнате!»

«Да, она здесь, – сказал Жером. – Ну и что?»

«А то, – ответил ему домовладелец, – что я не стану больше здесь вас держать! Я не потерплю в своем доме такого безобразия!»

«Она его любовница! Надо же, какая мерзавка! – продолжали кричать соседи. – Разбойник! Он ее обрюхатил! Выгнать его на улицу, если не женится на ней немедля!»

«Хорошо, – спокойно произнес Жером. – Я женюсь на ней завтра же, и пусть тот, кто посмеет еще хоть раз оскорбить ее, пеняет на себя – он будет иметь дело со мной».

Затем он обернулся к Жанне:

«Идите, Жанна, и не бойтесь ничего; отныне вы – моя жена, и никто вас ни в чем не упрекнет».

Вот так Жером, миловидный юноша с нежной и застенчивой душой, женился на простой и шумной пышке, объедки которой ты имел счастье сегодня видеть. Спустя восемь месяцев после свадьбы, как я уже говорил, некоего младенца принесли в префектуру и зарегистрировали как законную дочь господина и госпожи Турникель. Это бедное, чахлое создание еще долго имело хилый, бледный и крайне болезненный вид. Беззаботная, как бабочка, девочка при каждом удобном случае старалась ускользнуть из-под надзора матери, которая нещадно карала ее за малейшую шалость. По правде говоря, проказница упорно не боялась никаких наказаний, переносила все со стойкостью, еще пуще ярившей и без того крутую нравом женщину, в чьем примитивном разуме никак не укладывалось, откуда столько мужества в таком хрупком тельце; но вот наступал вечер, Жером возвращался с работы, и если он видел дочку в углу, то стоило ему только тихо спросить, посмотрев в ее грустные и прекрасные глаза: «Эжени, ты опять не была умничкой?», как девчушка, обливаясь слезами, смиренно просила прощения у папочки, но не за нехорошее поведение, а лишь за то, что расстроила его.

Жанна не могла без злобы смотреть на безусловную любовь и подчинение ребенка Жерому и бунт против нее самой и вымещала свою безумную ревность в жестокой порке. Дошло до того, что Жерому частенько приходилось вмешиваться, дабы любвеобильная матушка не забила дитя насмерть. Чтобы не давать Жанне лишнего повода к истеричному избиению своего чада, он отдал Эжени в школу, где она добилась замечательных успехов, приятно удививших и обрадовавших ее отца. Но госпожа Турникель ни в грош не ставила неведомое ей самой образование, в котором, по ее мнению, не было никакой нужды. Для нее бледное, тщедушное и дикое существо по-прежнему оставалось лишь невыносимым бременем, и когда кто-нибудь из зажиточных жильцов, случайно повстречавшись с ней на лестнице, вежливо интересовался, как поживает ее маленькая и славная дочурка, она грубо отвечала: «Понятия не имею! И в кого только уродилась этакая скелетина, рахит бы ее побрал!»

Жером, напротив, просто обожал дочку; маленькое существо стало для него единственным утешением и отрадой. Оба – хотя отец ни разу в том не признавался, а девочка скорее всего, совершенно безотчетно – молча страдали от вульгарного самодурства жившей с ними бок о бок женщины, щедрой на брань и тумаки. Эжени, ребенок, что называется, с причудами, в отсутствие отца оглашала дом криками и громким смехом и заставляла разгневанную мамашу гоняться за ней по всем этажам. Бывало, она находила убежище в квартире маркиза де ля Шене, которого забавляли ее проделки. Это стало значительным обстоятельством в ее жизни, ибо горничные, обнаружив в прихожей Эжени, прячущуюся за спину лакея от бушующей на лестнице госпожи Турникель, хватали ее и принимались шутки ради одевать в самые различные платья, в которых девочка смотрелась просто великолепно – столько необыкновенного изящества было в ее хрупком тельце и ангельски наивном личике. Эжени не просто нравилось наряжаться, она даже полюбила это занятие, но не потому, что полностью отдавала себе отчет, как хороша, а потому, что наряды придавали ей вид настоящей барышни; с усилием и отвращением она натягивала потом свою грубую и скроенную без фантазии одежду. От рождения девочка тянулась к возвышенному и изысканному и могла так развлекаться без конца. Однако, как только появлялся отец, она бросала все и бежала к нему. Тщетно соседские девчонки-одногодки звали ее играть; она предпочитала оставаться с отцом, читала ему главы из римской истории, совершенно не понимая, о чем там, собственно, идет речь, но радуясь тому, что отец доволен. А он сажал ребенка себе на колени и, осторожно сжимая ее малюсенькие нежные ножки и тонюсенькие ручки, тихо приговаривал: «О бедная моя малютка! Не бывать тебе женой простого рабочего, какого-нибудь скота… Ты погибнешь, не выдержишь, моя бедная малышка, пропадешь…» Несчастный юноша и сам погибал на глазах; его поэтическая душа не ведала, как передать другому свою боль, и порой он винил себя же в своих страданиях. Иногда с дочкой на руках он уходил на природу, показывал ей любимые пейзажи и вдохновенно приговаривал: «Посмотри, как прекрасно вокруг! Как здесь хорошо дышится! Поспи немножко, дитя мое…» Убаюканная, девочка засыпала на коленях отца, но порой ее будили его сдавленные рыдания. Тогда Эжени с плачем обвивала шею Жерома: «Бедный папа! Бедный папа!» А он вторил ей: «Бедное дитя! Бедное дитя!» Потом они не спеша, как можно медленнее возвращались домой, и Жером просил Эжени: «Только не говори маме, что мы опять плакали».

Пришлось, однако, Жерому вскоре уступить категорическим настояниям жены приспособить к какому-нибудь делу силенки их никчемного ребенка. Жанна полагала, что девочка уже чересчур ученая, а вот толку от нее никакого. Эжени отдали в учение к портнихе. Здесь она также проявила редкую ловкость и сообразительность; но нескончаемый поток блестящих тканей и элегантных туалетов внушил девочке еще большее отвращение к тем нелепым и грубым нарядам, в которые обряжала ее мать. В полной лишений жизни непростая натура Эжени проявлялась только в исключительной чистоплотности и стремлении к материальному комфорту, а уж духовное богатство было ее неотъемлемой частью. Не думай, однако, барон, что ребенок, с которым так дурно обращалась мать, постоянно бунтовал против нее. Пока девочка была маленькой, она всем своим существом инстинктивно сопротивлялась чересчур явному самодурству матери, но как только ее юный разум смог воспринять понятие долга, Жером внушил ей, насколько свято материнское звание, какого подчинения и послушания оно требует, и Эжени, доверяя словам отца, безропотно приняла и подчинение, и послушание.