Сванхейд слегка растянула губы: так она выражала подданным свое благоволение, хотя глаза ее не улыбались. На первый взгляд трудно было поверить, что эти двое ровесники: Сванхейд держалась так величаво, так уверенно свысока смотрела на мужчину выше ее ростом, будто прожила на свете не двадцать, а все сорок лет.
– Рада видеть, что ты вышел с поля невредим. Получить увечье перед свадьбой – дурная примета. Когда мой брат женился, он тоже за день до свадьбы решил поразмяться с хирдманами. Невеста, йомфру Сигрид, ему сказала: будь осторожен, а то еще сломают тебе руку… И он возвращается в дом с правой рукой, увязанной в лубки. Свадьба-то состоялась, но боюсь, потом он действовал не очень ловко.
Свенельд ухмыльнулся: дескать, бывают у людей незадачи.
– Не желаю тебе никакого вреда, – продолжала Сванхейд, краем глаза отслеживая, чтобы никто из сновавших по двору гостей и челяди, видевших их беседу, не подошел достаточно близко, чтобы ее подслушать, – но если бы ты и получил какое-нибудь незначительное, легко исцелимое увечье, это было бы хорошим предлогом… отложить некоторое дело…
– Какое дело, госпожа? – уже без улыбки спросил Свен.
– Ты понимаешь, что твоя невеста – еще дитя? Если бы не ты, на нее надели бы поневу через год, а то и два. Если ты в самом деле сделаешь ее женой, она может от этого заболеть и перестанет расти. Тебе придется всю жизнь искать ее где-то под локтем.
Свен отвернулся, подавляя досадливый вздох. Он и сам понимал, что для настоящего брака Витислава мала, но не знал, как поступить. Ведь если свадьба назначена, все должно идти своим чередом. Свадебное пиво, танцы, подарки, провожание молодых с факелами к постели, потом утренний дар молодой жене… Если нарушить порядок, брак утратит законность.
– Слава асам, я настояла, чтобы свадьбу справляли по нашим обычаям, а не как хотела твоя мать, – продолжала Сванхейд. – По словенским обрядам, тебе пришлось бы наутро показывать постель и сорочку – правда ли свершилось «что надо», – по-славянски выговорила она. За три года жизни в Хольмгарде Сванхейд вполне сносно овладела языком славян, но сейчас говорила со Свенельдом, как и с другими домочадцами-варягами, на северном языке. – Ничего показывать тебе не придется. И никто не будет ждать, чтобы дети начали появляться прямо сразу. Уже сейчас видно, что она узко сложена. Такие и в зрелом возрасте рожают тяжело. Если она в ранние годы забеременеет, то умрет и не сумеет родить тех знатных детей, которых ты так ждешь, и твой успех пропадет понапрасну. Ты умно поступишь, если дашь ей время созреть. Даже славяне говорят – «недозрелую калинушку нельзя заломать», а уж они своим дочерям дома засиживаться не дают. Эта калина – совсем зеленая. Если ее сейчас сломать, она не оправится.
Свенельд еще раз глубоко вздохнул, глядя в сторону. Не то чтобы он с нетерпением ждал брачных удовольствий от завтрашней ночи, но чувствовал себя неловко от разговора об этом деле с самой княгиней.
– Я пойду, госпожа? – вымолвил он, видя, что Сванхейд все сказала и молчит.
– Ступай.
Она развернулась и скрылась в поварне, не дожидаясь его прощального поклона.
* * *
Радонега все же настояла, чтобы брачную ночь молодые проводили на ложе из сорока ржаных снопов, а то вовсе счастья-доли не будет. На пиру юная невеста сидела в середине женского стола, на самом почетном месте, между Сванхейд и ее падчерицей. Без многослойных шерстяных накидок она казалась совсем ребенком – ее макушка не доставала Свену до плеча. По четыре золотых колечка с каждой стороны очелья сверкали, придавая ее нежному детскому лицу сходство с солнцем; красивое взрослое платье, волосы, завязанные, по варяжскому обычаю, узлом на затылке, делали ее похожей на драгоценную фигурку богини, весенне-юной девы и благородной госпожи одновременно.
Когда после пира Свенельда с его «молодой княгиней» проводили к двери клети, он запустил внутрь дрожащую, как осиновый лист, измученную усталостью, страхом и неизвестностью Витиславу и кивнул туда же ее двум служанкам: помогайте госпоже. Не обращая ни на кого внимания, постоял, расстегнув кафтан и подставив разгоряченную пиром голову осеннему влажному ветру с первыми снежинками. Оба брата стояли от него по бокам, на случай если придется унимать не в меру расшалившихся гостей. Годред слегка дергал краем рта: ему было и смешно, что брат женится на сущем ребенке, и где-то досадно, что Свенька, двумя годами моложе, женился первым и к тому же на такой дорогой невесте. Придется изрядно потрудиться, чтобы найти не хуже. Раньше Годред не особо задумывался о женитьбе, но с этого дня поневоле начал считать ее своим долгом.
Наконец служанки вышли наружу и поклонились. Свенельд благодарно кивнул обоим братьям, вошел в клеть и плотно закрыл дверь.
Внутри горело несколько глиняных светильников с плавающими в конопляном масле пеньковыми фитилями. Они были рядком поставлены на большой ларь возле лежанки из снопов, освещая это пышное ложе и крошечную на нем фигурку невесты в белой сорочке. Красное очелье с восемью золотыми кольцами было разложено на том же ларе и тускло мерцало, как знак ее высокого достоинства, но вместе с ним ее покинуло и всякое сходство со взрослой девой. Без дорогих уборов, с тонкими прядями пушистых волос, Витислава стала тем, кем и была – испуганным, усталым одиноким ребенком. Она смотрела куда-то в полутьму перед собой и не перевела глаз на своего мужа, даже когда он остановился возле нее. Наступало то, что называется «взрослая жизнь», но Витислава чувствовала себя настолько далекой от этой жизни, что была в полной растерянности.
– Вито! – вполголоса окликнул ее Свенельд.
Приученная повиноваться девочка медленно повернула к нему голову, но глаз так и не подняла.
– Посмотри на меня.
Наконец Свен увидел ее глаза: душа как будто не здесь. Двадцатилетний муж, и в самом-то деле взрослый мужчина, Витиславе казался существом другой породы, из волотов, наверное. Рослый, сильный, с грубоватым, неулыбчивым лицом, не очень разговорчивый, он почти не общался с ней по пути через море и Волхов. Она знала одно: муж – это тот, кто скоро приходит к всякой подросшей девочке и получает власть над ее судьбой. Но перед этим девочка становится девушкой, а сама Витислава не успела стать равной взрослому мужчине, она оставалась в детях, и оттого между нею и Свеном зияла пропасть. Свадьба – то, чего все девушки так ждут, – оказалась настоящей бедой. И от мысли, что эта беда оторвала ее от родных и забросила в такую немыслимую даль, в круг чужих людей, чужого языка, облика и обычая, и никогда уж ей не будет возврата к прежнему, на глаза снова и снова просились слезы.
– Послушай, – Свен провел рукой по волосам и осторожно сел на лежанку. Заскрипела свежая солома. – Я тебе сейчас… сказку расскажу. Был один такой человек, его звали Сигурд. И был у него побратим, его звали Гуннар. Этот Гуннар знал, что на свете есть одна дева невиданной красоты, но только достать ее трудно – спит она на высокой горе, а вокруг нее пламя палючее пылает.
Глянув на супругу, он обнаружил, что она повернулась к нему и слушает. Свен говорил по-славянски, медленно и внятно, чтобы ей было легче понимать. Сказка – это то, к чему Витислава привыкла, сказки ей рассказывал и старший брат, и отец, и другие старики. Между нею и загадочным мужем-великаном началось что-то понятное ей, и стало легче. Может, замуж – это не так уж страшно? Рабыни говорили, что она должна не противиться ему и потерпеть. Если только слушать – это она сможет.