Подхожу к кровати. Всадник накрыт простыней до пояса, его обнаженный торс виден в полумраке. Татуировки на оливковой коже сияют малиновым цветом. Пока я смотрю, он снова шевелится, поворачиваясь ко мне лицом. Я смотрю на него, меч в моей руке становится все тяжелее. Подводка вокруг глаз Войны размазана. Я почти вижу, где мои пальцы касались его. Он выглядит почти как человек.
Слишком человечно.
Я не могу этого сделать.
Конечно, не могу. Одно дело, сражаться с кем-то в бою, защищать свою жизнь. Другое – хладнокровный расчет. Отступаю на шаг и задеваю металлический кувшин с водой возле кровати. Он опрокидывается, вода разливается по ковру, а тишину комнаты нарушает глубокий дрожащий звук.
Глаза Войны распахиваются, отступать поздно. Его меч в моей руке, и я стою над ним. Слишком поздно, чтобы он не догадался, в чем состоял мой план.
– Мириам, – говорит Всадник, нахмурившись. Он растерянно смотрит на меня, затем на свой меч.
Я думала, он быстрее поймет, что это предательство. Ведь он хорошо знает, что это такое.
Он доверяет тебе, своей жене.
Подняв меч двумя руками, направляю его в грудь Всадника.
– Что ты делаешь, жена?
– Перестань охотиться на людей. Больше никаких набегов, никаких убийств. Твоя миссия заканчивается здесь и сейчас!
Теперь он проснулся.
– Что это? Угроза? – Всадник поднимает брови, все еще не двигаясь. Его взгляд скользит по мне, и я вижу, что он ищет причину – любую причину, – которая объяснила бы мое поведение.
Я не двигаюсь, просто держу меч у его груди, хотя это становится все труднее.
Его губы изгибаются в насмешливой улыбке, но не глаза.
– А если я скажу «нет», что тогда? Убьешь меня?
Да.
Он смотрит на меня, и выражение его лица немного меняется. Я видела это раньше, когда люди осмеливались переходить ему дорогу. Он приподнимается, лезвие опасно приближается к его коже, но он даже не напуган. С тех пор, как я в последний раз угрожала ему оружием, я забыла, что боль его не пугает.
– Ты хорошо подумала, жена? – спрашивает он.
Мне казалось, что да, но…
– Мертвым я буду очень недолго, – продолжает он. – И когда снова оживу… – он сурово смотрит на меня, – мой гнев будет неугасим.
Я чувствую, как поднимается и растет его ярость.
У меня перехватывает дыхание, кровь грохочет в ушах. Его слова заставляют меня колебаться, но я крепче сжимаю рукоять и касаюсь острием меча кожи Войны. Моя решимость крепнет.
– Прими мое условие! – требую я.
На его коже выступает капля крови. Пути обратно нет.
– Ты хочешь, чтобы я сдался, – Война произносит слова так, будто это оскорбление.
– Ты просил меня о том же.
Его глаза черны, как сама ночь.
– Нет.
Второй раз за вечер он говорит «нет».
Я знала, что ничего не выйдет… и все же удивлена. Неприятно удивлена. Возможно, потому что теперь вынуждена осуществить свой план… но я не хочу.
Я смотрю на его тело, на то место, где меч упирается в его грудь.
Мне придется пронзить эту кожу. Причинить Всаднику боль.
Я не могу.
Я убивала раньше, слишком много раз забирала чужие жизни. Жизни тех, кто был гораздо лучше, чем Война, но при мысли, что я причиню вред этому жуткому бессмертному созданию, меня начинает тошнить.
Я не могу, не могу, не могу.
О боже, я думаю, мне, действительно, небезразлично это чудовище.
Руки дрожат, я чувствую, как в горле поднимается желчь.
Мы смотрим друг на друга. Война ждет.
У меня есть веревка, план, и, черт подери, я просто должна это сделать.
Я не могу…
Я опускаю меч.
Он прищуривается и расслабляется.
– Хорошее решение…
– Я не могу влюбиться в монстра.
И я делаю выпад, снова направляя оружие на Всадника, целясь ему в горло.
Война хватает меч руками. Кровь течет по его пальцам, по запястьям, по клинку.
Если он и чувствует боль, то виду не подает, но в его глазах я вижу, что ранила его.
– Ты убила бы меня моим же мечом?
Его слова будто подливают масла в огонь.
– Это меньшее, чего ты заслуживаешь! – Мое горло сжимается, я ненавижу себя в этот момент.
– Меньшее, чего я заслуживаю… – повторяет он ровным тоном. – Значит, вот как ты думаешь? Ты целуешь меня, спишь со мной и произносишь мое имя как молитву, и в то же время считаешь, что я заслуживаю смерти?
Я смотрю на него, не опуская глаз.
– Ты заслуживаешь худшего.
Чувствую дыхание гнева, о котором он говорил. Раньше он был зол, но теперь я действительно ранила его, как никто другой.
Сейчас Всадник свернет мне шею. Но в отличие от него, я не вернусь из мертвых.
Так что теперь это вопрос жизни и смерти.
К черту чувства, Мириам, просто сделай это.
Я нажимаю на меч.
– Сдавайся, – приказываю я.
Верхняя губа Войны дергается, в его глазах вспыхивает ярость. Он удерживает клинок. Кровь течет с его рук на постель. Нашу постель.
– Я знаю, что ты это можешь, – говорю я.
В нем достаточно от человека. Я видела, как он передумал, как изменил собственные правила. Убийство – его личный выбор, пусть даже это часть его природы.
– Даю тебе последний шанс бросить оружие, жена, – это слово бьет, как пощечина. – И я избавлю тебя от моего гнева, если ты сделаешь это.
– Сдавайся, – повторяю я.
Ловким рывком Война вырывает меч из моей руки и отбрасывает в сторону. А потом… нам остается только смотреть друг на друга. Его кровь капает с рук на скомканные простыни. Без оружия я чувствую себя голой. Можно было бы составить план получше, но я позволила чувствам выйти из-под контроля, и ничего не вышло.
Не знаю, действительно ли я думала, что это будет так же, как с предупреждением Мансуру, но я надеялась, что угроза и, может быть, рана помогут что-то изменить.
Глупая, глупая девочка…
Война непоколебим, и даже голый он ужасающе опасен.
– Ты предала меня. – Для Всадника это одно из самых ужасных преступлений.
Он делает шаг ко мне, его огромное тело нависает надо мной.
Впервые после Иерусалима я отмечаю каждую массивную выпуклую мышцу не как часть его сверхъестественной красоты, а как свидетельство того, что боль он мне сможет причинить множеством разных способов. Я неуверенно делаю шаг назад. Храбрость меня покидает. Что же мне делать? Война видит, что я отступаю, и тихо смеется. Этот звук ужасен.