Когда шагалось нам легко - читать онлайн книгу. Автор: Ивлин Во cтр.№ 17

Самая поразительная черта «Сераля» – это полное отсутствие комфорта. Чем-то он напоминает выставочный центр «Эрлз-Корт», но включает не одно лишь здание, а большую огороженную территорию, небрежно разбитую на лужайки и рощицы, утыканную киосками и павильонами разных конфигураций и периодов постройки. «Сераль» – это не что иное, как разрекламированное стойбище кочевников. Климат в Константинополе далеко не мягкий. Место для города было выбрано по причине выгодного политического и географического положения, но не из-за благоприятных погодных условий. Здесь гуляют холодные степные ветры, нередко выпадает снег. Однако за пять столетий турецкого владычества ни у кого из султанов, при всем их несметном богатстве и неограниченных ресурсах рабочей силы, похоже, и мысли не возникало соединить многочисленные залы главной резиденции хоть каким-нибудь крытым переходом. Их самые смелые представления о повседневной роскоши не простирались дальше возлежания среди аляповатых шелковых подушек и жевания восточных сластей под свист ледяного ветра в кованых решетках, заменяющих потолки. Стоит ли удивляться, что они привычно согревались алкоголем. Вместе с тем собранные во дворцах сокровища поражают воображение. О хозяйствовании в «Серале» можно судить по такому факту: в ходе инспектирования строений, занятых новой властью на ранних этапах, официальные представители кемалистов обнаружили склад, с пола до потолка загроможденный бесценными фарфоровыми изделиями шестнадцатого века в подлинной упаковке, то есть в том виде, в каком они караванами вывозились из Китая. Распаковать фарфор никто не удосужился – он веками покоился в ящиках. Надо думать, челядь не гнушалась хищениями. Но поразительно другое: невероятное количество ценностей, уцелевших, несмотря ни на что, в период разорения правящей династии. Дворцовые кладовые ломятся от необработанных изумрудов и алмазов – это крупные бесформенно-щербатые капли, подобные обкусанным леденцам; дошел до наших дней и трон из чистого золота, изукрашенный драгоценными кабошонами, и еще один трон, инкрустированный вставками из перламутра и черепахового панциря; во множестве сохранились отделанные драгоценными камнями мундштуки, эфесы, часы, портсигары, табакерки, ручные зеркала, щетки, гребни – по двадцать, а то и тридцать изделий каждого наименования, и все поражают своим великолепием; не утрачены дар Екатерины Великой – туалетный столик, сплошь инкрустированный розовыми искусственными каменьями, и дар Фридриха Великого – другой туалетный столик, декорированный алебастром и янтарем; по сей день существует изысканный японский садик с пагодой из золотой филиграни с эмалями, равно как и модель колесного парохода из красного и белого золота с иллюминаторами-бриллиантами и флажками из рубинов и изумрудов; выставлены для обозрения правая рука и череп Иоанна Крестителя, драгоценные камни для украшения тюрбанов, и драгоценные камни для ношения на цепочке, и драгоценные женские кулоны, и драгоценные камни, используемые как игровые фишки, и те, что можно лениво вертеть в пальцах, перекатывая из ладони в ладонь. Экскурсовод называл округленную стоимость каждого следующего экспоната: «более миллиона долларов». Впрочем, невольно задаешься вопросом: не случалось ли в течение затяжного периода турецкой финансовой несостоятельности каких-либо посягательств на эти сокровища? Ведь кабошон-изумруд или иной драгоценный камень до того легко подковырнуть ногтем и заменить фруктовым леденцом, что невольно думаешь: наверняка время от времени такое проделывают – и кто знает, как часто?

Во время нашей ознакомительной экскурсии непосредственно передо мной шла очень грузная богатая американка; мне выпала честь уловить некоторые из ее реплик. Что бы ни показывал ей гид – фарфор, золото, слоновую кость, бриллиант или янтарь, шелк или ковер, эта счастливица небрежно сообщала, что у нее дома есть точно такая же вещь. «Надо же, – говорила она, – кто бы мог подумать, что это имеет какую-то ценность. У меня таких три штуки, достались мне от кузины Софи, в каком-то чулане лежат: размерами, конечно, больше, но узор – точь-в-точь. Вернусь – надо будет их откопать. Никогда не усматривала вот в этом ничего особенного».

Но при виде правой руки и черепа Иоанна Крестителя она была вынуждена признать свое поражение.

Назавтра, в предзакатный час, мы отплывали.

В тот вечер главной темой разговоров была авария, которая произошла в гавани. Видавший виды паром, курсирующий между Галатой и Скутари, что на другом берегу Босфора, в утреннем тумане налетел на скалы; пассажиров удалось эвакуировать без потерь, но буквально в последний момент. Среди пассажиров «Стеллы» появилось новое лицо: чрезвычайно элегантный грек, который носил галстук Итона и не скрывал своего знакомства с наиболее открытыми представителями английской родовой знати. Во время кораблекрушения он находился на пароме и сообщил нам весьма любопытные детали. Паром заполонили поденщики, ехавшие на работу. При первом же толчке капитан и старпом прыгнули в единственную шлюпку – и были таковы. К вечеру капитан сложил с себя все полномочия, оправдываясь тем, что у него сдали нервы: за полтора года такая авария произошла уже в третий раз. Среди пассажиров, предоставленных самим себе, – на борту были турки, армяне и евреи – началась бешеная паника. Единственный разумный план требовал сидеть не двигаясь и ждать спасения. Однако эта пестрая толпа со стонами заметалась от одного борта к другому, раскачивая судно, – вот-вот соскользнет с острых камней. Застыв от ужаса, мой собеседник вжался в палубную скамью, а вдруг судно перевернется. Тут перед ним оказался приземистый человечек, который, засунув руки в карманы просторного пальто, спокойно разгуливал по палубе с трубкой в зубах. Каждый окинул другого оценивающим взглядом, не обращая внимания на толпы обезумевших, орущих работяг.

– Полагаю, сэр, – проговорил человек с трубкой, – что вы тоже англичанин.

– Нет, – ответил грек, – я всего лишь проклятый иностранец.

– Прошу меня извинить, сэр, – сказал англичанин и отошел к ограждению, решив тонуть в одиночку.

Но к счастью, этого не случилось. От берега отчалили шлюпки, которые успели снять всех пассажиров, пока судно не ушло под воду.

Греку нужно было добраться только до Афин. Почти весь следующий день я провел в его обществе. Он задавал мне наводящие вопросы об «эстетизме» в Оксфорде. Сам он там учился, но сейчас с оттенком сожаления заметил, что в его время никакого «эстетизма» не было в помине. Неужели из-за «эстетизма» Оксфорд так отстает в спорте? Я ответил, что нет: корень зла лежит глубже. Я мог бы открыться своему собрату по Оксфорду, но правда заключалась в том, что университет захлестнула сильнейшая волна наркомании.

– Кокаин?

– Кокаин, – подтвердил я, – и кое-что похуже.

– Неужели профессура не делает попыток этому помешать?

– Милый мой, от профессуры все зло.

В ответ он сказал, что в его время наркомании в университете не было.

Чуть позже натиск возобновился. Не соглашусь ли я спуститься к нему в каюту и немного выпить?

Я ответил, что непременно с ним выпью, но только в баре на палубе.

Тогда он сказал: