Королева красоты Иерусалима - читать онлайн книгу. Автор: Сарит Ишай-Леви cтр.№ 25

Наконец Габриэль запер лавку, и они зашагали в сторону Охель-Моше – пожилой человек, опирающийся на палку, и молодой и крепкий, поддерживающий его под локоть. Всю дорогу они молчали. Рафаэль не находил в себе мужества заговорить с сыном. Габриэль был погружен в мысли о девушке, покорившей его сердце. Что, если она больше не придет в лавку искать его? Что, если он ее больше никогда не увидит? Нет, этому не бывать! Если она не придет, он сам ее разыщет!

И когда они уже подошли к улице Агриппас и собирались войти в ворота Охель-Моше, он ее увидел: призрачный образ, тенью скользящий в переулке.

Лилит! – молнией промелькнуло в мозгу Рафаэля. Он тоже увидел ее.

– Рухл! – крикнул Габриэль, забыв об отце, который шел рядом, и о матери, которая ждала их дома.

Рафаэль вздрогнул: он уже знает, как ее зовут! И, пока он силился понять, что же происходит, Габриэль отпустил его локоть и бросился вслед за странной девушкой.

Рафаэль взмахнул палкой и закричал:

– Стой, негодник! Строптивец! Вернись немедленно! Стой, я сказал!

Габриэль на мгновение заколебался. Ни разу в жизни он не посмел ослушаться отца. Но страх, что Рухл исчезнет и он больше ее не увидит, пересилил. И он побежал за ней по переулкам рынка, а отец остался стоять в темноте, размахивая палкой и крича в небеса, поскольку вокруг не было ни души.

Он слышал издалека отцовский голос: «Габриэль! Габриэль!» – но продолжал бежать за Рухл как сумасшедший, пока она не остановилась и не упала в его объятия. Как слепой, он обхватил ее и прижал к сердцу. В жизни он не испытывал такого чувства, такой глубокой, такой сильной любви. Их тела словно каким-то колдовством притягивались друг к другу. Рухл обхватила его затылок тонкими руками, поднявшись на цыпочки, он обнял ее за талию и прижался всем телом, но, ощутив сквозь грубое платье ее маленькую грудь, отодвинулся, а она посмотрела ему в глаза и сказала:

– Их хоб дих либ ^[42].

С этой минуты вселенная для них прекратила существовать. Они целовались, вцепившись друг в дружку с такой силой, точно от этого зависела их жизнь, ее маленькое тело вжалось в его большое, его руки обвивали ее, а губы шептали слова, которых он еще никогда не произносил. Она жадно впивала каждое слово, и даже если не все понимала, то его дыхание, прикосновение его губ к своим щекам, сердце, отчаянно бьющееся рядом с ее сердцем, она не могла не понимать.

Габриэль начисто позабыл об отце, которого оставил на улице, и уж вовсе не думал о цене, которую за это заплатит: не было цены тому, что он испытывал к этой девушке. А она взяла его руку и просунула ее себе под платье. Дотронувшись до ее обнаженной кожи, он задрожал и поспешно убрал руку.

– Нет, Рухл, нет! Нельзя!

Она не отвечала, только продолжала вести его руку по своему животу вниз. Он задержал руку:

– Нет, Рухл! – он отчаянно боролся с собой. – Нет!

Но руки его, словно сами по себе, двигались, дотрагивались до ее живота, до ее маленьких мягких грудей, до ее твердых сосков. Он чувствовал, что ему не хватает воздуха, что душа его вот-вот покинет тело, – и тогда, прежде чем он сам понял, что сказал, с его губ слетело:

– Подождем, пока поженимся. Подождем.

Рухл была очень тихой – и очень мужественной. Если ее отцу или старшему брату станет известно, что мужчина дотрагивался до ее тела, они убьют ее своими руками и выбросят труп на улицу. И никто в Меа-Шеарим их за это не осудит.

Она была готова остаться с Габриэлем на грязной мостовой рынка Махане-Иегуда, только бы не возвращаться домой. Она знала, что ждет ее дома, она уже ощущала тяжесть отцовской руки и удары братова ремня, которые оставляли кровоточащие раны на коже. Она знала, что он привяжет ее к кровати и лишит хлеба и воды на много дней, пока у нее в жилах не иссякнет кровь. Но она была готова тысячу раз умереть ради считаных минут в объятиях Габриэля.

Скандал, разразившийся в следующие недели, взорвал Иерусалим. Из ряда вон выходящая история любви Рухл Вайнштейн, ашкеназки из Меа-Шеарим, и Габриэля Эрмоза, сефарда из Охель-Моше, была на устах у всех. Мало того что Габриэль влюбился в ашкеназку, да еще из Меа-Шеарим, – их видели среди бела дня держащимися за руки на ступеньках школы «Альянс». Горе глазам, которые это видели!

Рафаэль был в бешенстве, Меркада лежала без чувств. Не помогли крики и слезы, не помогли заклинания, обряды очищения и изгнания бесов. Габриэль был непоколебим в своей любви к Рухл.

Он заявил родителям, что, если они не дадут ему своего благословения, он пойдет против их воли и все равно женится на ней.

– Не будет этого! – рычал Рафаэль. – Мой сын не женится на ашкеназке!

– Боже милосердный, в чем я согрешила? – рыдала Меркада.

Она вспоминала тот горький час, когда впервые увидела Рухл и поняла, что это Лилит, дочь сатаны.

– Пусть Господь ее покарает, – проклинала она девушку. – Только через мой труп! – она била себя кулаком в грудь. – Через мой труп ты женишься на этой шлюхе-ашкеназке, которая родит тебе детей-инвалидов!

А Рухл была изгнана с позором из дома.

– Их хоб ништ мир кайн тохтер! ^[43] – кричал отец.

Встав, он разорвал ворот одежды своей жены, потом старшего сына, а потом и своей рубахи.

– Мы сидим шиву по Рухл, – объявил он жене и детям. – Сообщите это всем в Меа-Шеарим: Рухл умерла!

С тех пор как ее выгнали из дому, Рухл ночевала каждый раз в другом месте, которое ей находил Габриэль. В одну из ночей она спала у Леона, чья жена-ашкеназка пожалела ее и, несмотря на протесты мужа, опасавшегося пойти наперекор Меркаде и Рафаэлю, согласилась уложить ее со своими детьми.

– Но только на одну ночь, – сказала она Габриэлю. – Леон не согласится на большее.

Несколько ночей Рухл провела в доме престарелых напротив больницы «Шаарей-Цедек» – взамен она должна была менять постели и выносить ночные горшки стариков, но она не выдержала тамошнего ужасного зловония, от которого к горлу подкатывала тошнота. Она сказала Габриэлю, что лучше будет спать на кладбище напротив, чем выносить ночные горшки. Растерянный Габриэль пообещал, что постарается ускорить их свадьбу и найдет им дом, но умолял ее остаться в доме престарелых на несколько дней, пока он не найдет выход. Рухл согласилась, но с условием, что она будет работать в ночную смену, когда большинство пациентов спит. Если не считать оглушительных криков одного старика, которого мучили кошмары, ночи проходили сравнительно спокойно, и она могла поспать на жесткой кровати, которую выделили в ее распоряжение. А утром она затыкала нос, выливала горшки и, закончив, спешила убраться прочь, чтобы вернуться только ночью, на свою смену.

Днем Рухл шла к Западной стене и молилась часами. Она просила Бога, чтобы отец простил ее, чтобы родители Габриэля приняли ее, чтобы она могла жить со своим любимым и родить ему детей. Читать и писать Рухл не умела, поэтому записочки, которые вкладывала в Стену, она орошала своими слезами. Слезы, верила она, дойдут до Всевышнего скорей, чем слова.