Придворный - читать онлайн книгу. Автор: Бальдассаре Кастильоне cтр.№ 72

XXIII

Джулиано Маньифико, засмеявшись, сказал:

– Упрямство ради добродетельной цели называется стойкостью. Не упрямой, а стойкой назовем мы Эпихариду, римскую вольноотпущенницу, которая, зная о заговоре против Нерона, проявила такую стойкость, что и под самыми страшными пытками, которые можно вообразить, не выдала никого из его участников ^{378}, хотя многие благородные сенаторы и всадники при одной лишь угрозе этих пыток трусливо выдавали братьев, друзей и самых любимых и близких людей на свете ^{379}. А что скажете о другой, по имени Леэна, почитая которую афиняне поставили перед воротами акрополя бронзовую львицу без языка, в знак ее непоколебимого молчания? Так же и она, зная о заговоре против тиранов, не устрашилась смертью двух великих мужей, своих друзей и, терзаемая бесчисленными и жесточайшими муками, не выдала никого из заговорщиков ^{380}.

Тут мадонна Маргарита Гонзага, до тех пор слушавшая в молчании, сказала:

– Вы как-то слишком кратко рассказываете о доблестных делах, совершенных женщинами; ибо хотя наши враги, конечно, все это слышали и читали, но делают вид, будто ничего не знают, желая, чтобы сама память о них исчезла. Но если вы дадите нам, женщинам, услышать об этих подвигах, мы хотя бы почтим их.

XXIV

– С удовольствием, – отвечал Маньифико. – Сейчас я расскажу вам о женщине, совершившей то, что под силу лишь редчайшим из мужчин. Думаю, это и сам синьор Гаспаро признает.

И начал так:

– В Массилии был некогда обычай, как считается, перенесенный из Греции: в городе хранился яд, приготовленный на отваре цикуты, и его давали тому, кто предъявлял сенату города основания, по которым ему приходится расстаться с жизнью: из-за какой-то сильной тяготы или по другой справедливой причине, – так, чтобы тот, кто слишком много потерпел от превратностей судьбы, мог не терпеть их дольше, а тот, кто вкусил слишком большое счастье, не боялся, что оно переменится. И однажды, когда в городе находился Секст Помпей…

Тут Фризио вмешался, не дожидаясь продолжения:

– Вы, кажется, заводите какую-то слишком долгую историю.

– Вот видите, – улыбнулся Маньифико, обращаясь к мадонне Маргарите, – Фризио не дает мне говорить. А я хотел рассказать вам об одной женщине, которая, доказав сенату, что имеет справедливое основание умереть, радостно и без малейшего страха выпила в присутствии Секста Помпея яд, с таким мужеством, с такими разумными и полными любви наставлениями домашним, что Помпей и все остальные, видя такую мудрость и уверенность этой женщины в ужасающем переходе из этой жизни, пораженные, стояли, обливаясь слезами ^{381}.

XXV

– Помнится, читал я одну речь, – усмехнувшись, сказал синьор Гаспаро, – в которой какой-то горемычный муж просил у сената разрешения умереть, в качестве законной причины называя то, что не в силах терпеть трескотню своей жены, говоря, что скорее готов выпить отраву, о которой вы рассказываете, что ее специально хранили в городе для подобных случаев, чем день-деньской ее слушать.

Джулиано Маньифико ответил:

– Сколько несчастных женщин имели бы справедливую причину просить позволения на смерть из-за того, что у них нет больше сил терпеть не только злые слова, но куда злейшие поступки своих мужей! Некоторые из них, кого я знаю сам, выносят на этом свете столько мук, что говорят, будто живут в аду.

– А тому, что многие мужья выносят от жен такие терзания, что каждый час молят о смерти, не верите? – отозвался синьор Гаспаро.

– Какую же неприятность, – спросил Маньифико, – могут причинить жены мужьям, которая будет столь же непоправимой, как те, что причиняют подчас мужья женам? Ведь жены находятся в покорности у мужей – если не по любви, то, по крайней мере, из страха.

– Определенно, – сказал синьор Гаспаро, – то малое, что они делают хорошего, делается лишь из страха, ибо мало какая из них в тайне души не питает ненависти к мужу.

– Да вовсе напротив! – возразил Маньифико. – И если сами вспомните то, что читали, вся история говорит о том, что почти всегда жены любят мужей больше, чем мужья жен. Видели вы или слыхали когда-нибудь, что какой-то муж сделал своей жене такой знак любви, как сделала своему мужу Камма? Помните?

– Не знаю ни кто она такая, ни какой знак она сделала, – отвечал синьор Гаспаро.

– И я тоже, – сказал Фризио.

– Так послушайте. А вы, мадонна Маргарита, постарайтесь сохранить это в памяти.

XXVI

Эта Камма была прекраснейшая молодая женщина, украшенная такой скромностью и такими добрыми качествами, что им дивились не меньше, чем ее красоте. И, сверх всего остального, всей преданностью сердца любила она своего мужа, которого звали Синатом. Случилось, что другой знатный муж, занимавший намного более высокое положение, чем Синат, бывший, кажется, даже правителем того города, где они жили, влюбился в эту молодую женщину и долгое время пытался всеми путями и способами овладеть ею, но тщетно. Наконец, убедив себя, что лишь ее любовь к мужу была причиной того, что она противится его желанию, он велел убить этого Сината. Но после этого, непрерывно продолжая настаивать, добился не большего, чем прежде. И поскольку его любовь возрастала с каждым днем, он твердо решил сделать ее своей женой, хоть она и была положением намного ниже. Так что ее родные, повинуясь настоянию Синорига (так звали влюбленного), стали увещевать ее покориться, убеждая, что ее согласие принесет большую пользу ей и им, а отказ будет, напротив, для них для всех опасным. Она некоторое время противилась им, но наконец сказала, что согласна. Родные сообщили это известие Синоригу, который чрезвычайно обрадовался и распорядился, чтобы свадьбу отпраздновали немедленно. И когда оба они ради этой цели торжественно вступили в храм Дианы, Камма повелела поднести некий сладкий напиток, который смешала сама, и перед изображением Дианы в присутствии Синорига сама отпила половину, а потом, как этого требовал брачный обычай, своей рукой подала оставшуюся половину жениху; он допил до конца. Камма, видя, что ее замысел удался, с радостью преклонила колени перед изваянием Дианы и сказала: «О богиня, ты, зная заветное моего сердца, будь мне доброй свидетельницей в том, сколь трудно мне было после того, как умер мой дорогой супруг, не наложив на себя руки, терпеть скорбь этой горестной жизни, в которой я не чувствовала никакой радости и не имела утехи, кроме надежды на возмездие, – и вот оно наконец совершилось. Полной радости и счастливой спешу я к сладостному пребыванию с душой, которую в жизни и в смерти любила больше самой себя. А ты, злодей, мечтавший быть моим мужем, повели, чтобы вместо брачного чертога готовили тебе могилу. Ибо я приношу тебя в жертву блаженной тени Сината».