Придворный - читать онлайн книгу. Автор: Бальдассаре Кастильоне cтр.№ 48

Посмеявшись, мессер Пьетро сказал:

– А вот я мог бы рассказать подобное о флорентийцах, а не о сиенцах.

– Так и рассказывайте вволю, – подхватила синьора Эмилия, – и не стесняйтесь.

Мессер Пьетро продолжил:

– Когда Флорентийская синьория вела войну с пизанцами, оказалось, что из-за больших расходов в казне кончились деньги. И в совете обсуждали способ, откуда их добыть на дальнейшие нужды. Сделано было много разных предложений; наконец один из старейших граждан сказал: «Я обдумал два способа без больших хлопот раздобыть хорошую сумму. Вот вам первый. Какой у нашего города самый бойкий доход? Пошлины за проезд через городские ворота, которых у нас, как известно, одиннадцать. Давайте срочно построим еще одиннадцать, и мигом доход удвоится. Другой способ еще короче и дешевле: приказать открыть в Пистойе и Прато монетные дворы, размером ни больше ни меньше, чем во Флоренции, – и пусть день и ночь чеканят монету, да не мелочь, а одни золотые дукаты».

LIII

Все немало смеялись над тонкой изобретательностью старого горожанина, а когда успокоились, синьора Эмилия сказала:

– И вы поте́рпите, мессер Бернардо, что мессер Пьетро так вышучивает флорентийцев, не отомстив ему?

Мессер Бернардо отвечал с улыбкой:

– Прощаю ему это оскорбление, ибо даже если он огорчил меня, высмеивая флорентийцев, то дал мне и удовольствие повиноваться вам, что всегда приятно.

Внес свою лепту и мессер Чезаре:

– А я слышал, какую славную чепуху смолол один брешианец. Побывав в прошлом году в Венеции в день праздника Вознесения, он рассказывал при мне своим приятелям о том, какие видел красивые вещи на ярмарке и сколько там было разного товара, серебра, заморских пряностей, тканей, одежд; и как вся Синьория с великой пышностью вышла на обряд свадьбы с морем на «Букентавре», где на борту было множество разодетого благородного люда, и столько музыки и песен, точно в раю ^{232}. Тут один из приятелей спрашивает его, какая же музыка из той, что он слышал, больше всего пришлась ему по душе. А он в ответ: «Да вся была хороша; но видал я одного, что трубил в больно уж чудну́ю трубу: как дунет в нее, так потом засунет ее себе в глотку больше, чем на две пяди, и опять тут же вытащит, а потом опять засунет. Вот уж точно диво, – наверное, и вы-то ничего чуднее не видали».

Все рассмеялись, поняв глупость его предположения: он вообразил, что трубач засовывает себе в глотку ту часть тромбона, которая скрывается, когда ее задвигают внутрь.

LIV

Однако мессер Бернардо продолжал:

– Заурядная нарочитость вызывает досаду, но когда она переходит всякую меру, то бывает довольно смешна, – как, например, разглагольствования иных мужчин о своем величии, достоинствах, благородстве, а женщин – о красоте и утонченности. Недавно одна благородная дама, присутствуя на пышном празднестве, всем видом показывала, что находится здесь с неохотой, через силу. А когда ее спросили, что за мысли привели ее в столь дурное настроение, сказала: «Я размышляла об одной вещи, которая всякий раз, как только вспомню о ней, наводит на меня ужасную тоску, и я не могу прогнать эту мысль из сердца. Когда мне приходит на память, что в день Страшного суда всем телам надлежит восстать и нагими явиться пред судилищем Христовым, я нестерпимо печалюсь, представляя, что и мое тело будет голым на глазах у всех». Такая нарочитость, бьющая через край, больше смешит, чем раздражает.

А изрядные выдумки, столь безмерно приукрашенные, что вызывают смех, вам самим хорошо известны. На днях мне рассказал такую выдумку, совершенно превосходную, один наш друг, никогда не оставляющий нас без этого удовольствия.

LV

– Да какая б ни была эта выдумка, – прервал Джулиано Маньифико, – она не может быть отменнее и искуснее той истории, что недавно рассказывал один наш тосканец, купец из Лукки, клятвенно выдавая за чистую правду.

– Так расскажите ее, – попросила синьора герцогиня.

И Джулиано Маньифико с улыбкой начал:

– Этот купец, как он рассказывает, однажды, будучи по торговым делам в Польше, надумал купить некоторое количество соболей, рассчитывая повезти их в Италию и сделать ими хороший барыш ^{233}. И поскольку он не мог самолично поехать в Московию, по причине войны между королем польским и герцогом московским, с помощью некоторых тамошних людей он договорился о том, чтобы некие московитские купцы привезли соболей на границу с Польшей, и сам пообещал прибыть туда же, чтобы обделать дело. Отправился, стало быть, этот лукканец со своими товарищами в сторону Московии и, добравшись до Борисфена ^{234}, увидел, что от мороза река вся застыла, как мрамор, а московиты, которые из-за войны опасались поляков, стоят на другом берегу, не подъезжая ближе. После того как те и другие купцы узнали друг друга по условленным знакам, московиты стали громко требовать ту цену, которую хотели за соболей. Но мороз был столь крепок, что их нельзя было расслышать; ибо слова, не успевая долететь до другого берега, где стоял лукканец со своими толмачами, замерзали в воздухе и льдинками повисали в нем. Поляки, знавшие, как надо поступать в подобном случае, решили развести большой костер на самой середине реки, рассчитав, что именно до этого места голос долетает еще теплым, а потом уже замерзает и пресекается: лед, представьте себе, был столь крепок, что мог выдержать огонь. И когда это было сделано, слова, вот уже час как замерзшие, стали оттаивать и с журчанием стекать вниз, как снег с гор в мае; и таким образом были услышаны, хотя купцы, их сказавшие, уже удалились. Но поскольку нашему лукканцу показалось, что эти слова требуют за соболей слишком высокую цену, он не согласился и вернулся восвояси без них ^{235}.