И да, никаких фото я делать не буду, увольте! Потому что противно. Да, деньги пахнут. И девочка эта несчастная… Как такое снимать?
Все, до свидания! До свидания, чужая, непонятная жизнь – завтра он уезжает. До свидания, горы, покрытые голубоватыми соснами, фруктовые сады, ломящиеся от изобилия южных даров. Пышные палисадники в розах и георгинах, жара, пыль, летящая с разбитых дорог, чистый, звенящий воздух, темный стол и скамьи, неистребимый запах кофе, прохладная узкая комнатка со скрипучей кроватью, огромная подушка с кружевной наволочкой, вкуснейшая, ломящая зубы вода, жалостливый вой шакала в ночи, свежий ветерок, колеблющий занавеску – все, прощай и прощайте! И ты, Тама, прощай. Прощай, дорогая. Спасибо тебе. Ты стала родной. Вот как бывает. Мы подружились. И, надеюсь, чуть скрасили друг другу одинокие дни. Спасибо тебе за твое тепло, за твою теплоту. За твою заботу – ей-богу, так обо мне сто лет никто не заботился! За твое понимание, чуткость, нелюбопытность. За твой такт спасибо – ты всегда чувствовала, что и когда. В общем, спасибо за дружбу, душевность и материнскую ласку.
В Москве я все сделаю, не сомневайся – куплю лекарства и теплый ажурный оренбургский платок – твой совсем износился, весь в штопках. Куплю тебе хорошие духи – ты их любишь, а у тебя одни остатки. Московских конфет – «Трюфелей», «Столичных», «Белочку», что там еще? Зефир в шоколаде – ты очень любишь зефир, а здешний, прости, мерзковат – сахар скрипит на зубах.
Я все куплю и отправлю, а вот увидимся мы с тобой вряд ли. Вряд ли я вернусь сюда, Тамрико, извини. У меня ведь охота к перемене мест, а этих новых, неизведанных мест – жизни не хватит. Вот, например, я очень хочу в Калмыкию. И в Хакасию. И в Бурятию.
И еще хочу проехать всю Прибалтику, потому что очень ее люблю, а был там сто лет назад! В Тарту хочу, в Палангу. В любимый Таллин – просто выпить кофе в Пирите, глядя на спокойный, серебристый залив. Ох как хочу! В общем, надеюсь, ты меня, Тама, подружка моя дорогая, уже поняла!
Как ты сказала? Вечный мытарь? Ну да, ты права! Так и буду по жизни болтаться, такая планида. А ты, моя добрая подруга, уговариваешь меня жениться. Остепениться, как ты говоришь. Смешно… Найти молодую и не испорченную столицей девушку, создать семью, родить ребенка, а лучше двух. Только где ее найдешь, эту наивную, чистую и неиспорченную? Таких уже нет. А если и есть – зачем ей я, немолодой, нищий и неустроенный дурак? Со своими проблемами, депрессиями, меланхолией, неверием и горьким опытом? С душой, травленной молью? Зачем? Зачем портить ее молодую жизнь своим дурацким, занудным и вредным характером? Знаешь, какой я в быту? Ну да, частично знаешь, и тебе довелось хлебнуть.
Нет, Тамрико. Я по старинке, как уж привык.
А завтра будет дорога, от которой станут болеть глаза и кружиться голова, постепенная смена пейзажей: сначала исчезнут горы, которые сменят степи, а потом и равнины. Потом появятся поля, густые хвойные леса и светлые березовые пролески. Все мало-помалу станет другим – и деревушки с домиками в три окна, и скромные палисадники, и покосившиеся, сто лет не крашенные заборы, и мальчишки у обочин, торгующие грибами, и местные старушки с ведрами яблок. Потом появятся города, сначала небольшие, потом побольше. А впереди будет Москва, огромная, бестолковая, суетливая, шумная. Она огорошит спешащим народом, бесконечными гудящими машинами, отравленным воздухом, высокими домами, зелеными скверами, знакомыми названиями улиц и вывесками магазинов и кафе.
И я пойму, что это мой город. Со всей его суетой и вечной спешкой, со всем плохим и хорошим, недобрым и добрым, приятным и не очень. Мой. Знакомый до боли, раздражающий, но все же родной и любимый. Соскучился ли я по нему? Конечно, соскучился! Там мой дом. Я там родился, а значит, там и пригодился… Правда, кому?
Так что она там говорила про эту дурацкую свадьбу и про молодых? А, ну да, невеста из бедной семьи, за душой ни гроша, папаша-неудачник угробил рабочий «КамАЗ», был вроде выпивший. Короче, статья. Но добрый начальник полиции дело прикрыл, сделал все шито-крыто, потому что его мерзкий сынок давно запал на красавицу дочь этого горе-водилы, который, не раздумывая (а может, и раздумывая), ее продал. Продал принцессу Будур. Продал в эту мерзкую, гнусную семейку. Прикрыл свой зад. А что? Там все богато, сытно, красиво! И будет его кровиночка в полном порядке, в шелках и в золоте. Если не удавится или не утопится через полгода.
Да нет, вряд ли. Кавказские бабы приучены к послушанию. Будет терпеть. Рожу эту пьяную, гнусную. Сивушную вонь. Пьяный храп, вонючие ноги. Толстые короткие пальцы, пересчитывающие деньги. Обжорство. Рыганье после обеда.
Сжав зубы, будет лежать под этой тушей и давиться слезами – не дай бог увидит, тогда изобьет, отлупит до синяков, у него же на морде написано – тварь и садюга. И будет ловить свой кайфец от того, что такая красавица – и в его власти. Да все в его власти! Все и всё! Потому что боятся. Страх – страшное дело! И она будет бояться. И ноги ему будет мыть, в самом буквальном смысле, и хинкали лепить. А он будет рыгать – смачно, нарочно: на, получи! А что, было вкусно! И изменять ей будет. Ей, небесной принцессе, с шалавами, обслуживающими дальнобойщиков. Да с кем угодно! Ну да, Тама сказала, что у него в соседнем селе двое детей – двое незаконнорожденных детей от какой-то немолодой разведенки. А она, принцесса Будур, станет терпеть. Рта не откроет, не принято. Все терпеть: и побои, и баб. Впрочем, скоро, совсем быстро, она перестанет быть принцессой – жизнь поломает. Отберет невозможную красоту, согнет тонкую спину, изуродует изящные ладони, искривит нежные пальцы. Лет через пять или раньше от ее красоты ничего не останется. Ничего! Кавказские женщины рано стареют. А тут еще сельская жизнь и хозяйство. А главное – отсутствие любви. И свекровь ее будет пинать, жизни учить – так тоже положено.
Кто ее будет любить? Родители? Нет, они ее продали, а значит, не любят. Дети? Ну да, эти будут. До времени будут, пока не улетят из родного гнезда.
Что делать – такова жизнь, дорогая принцесса.
Ладно, хорош! Надо двигаться. Найти Тамрико – и вперед. Завтра не поваляешься, завтра в дорогу. Собраться, подкачать колеса, залить бензин – и в путь.
Ну где она там, моя толстуха и болтуха? Где ее носит?
Тамару он нашел все за тем же столом.
Начала его распекать:
– И где ты был, и где тебя носило? Невеста та-а-ак танцевала, а ты все пропустил! Иди сделай хоть пару фоток, ну хоть мне на память. Мы же с тобой договаривались!
Он обернулся – съехавший со стула, с раскрытым ртом и тяжелым храпом, спал пьяный в доску жених.
Невеста сидела все там же, с понурой спиной, опущенными глазами и дорожками подсохших слез.
Сердце сжалось. Ну все, хватит, все.
– Кого снимать-то? – Он посмотрел на Тамару.
Неуверенно, со вздохом Тамара кивнула в сторону невесты:
– Ну хотя бы ее!
Выругавшись сквозь зубы, Журавлев достал фотоаппарат.
Подошел к столу, за которым сидела принцесса.