Паноптикум - читать онлайн книгу. Автор: Александра Лимова cтр.№ 28

Когда я отключила звонок, то подалась вперед к столу, скрестив на столешнице руки и положив на них голову, глядя в окно. Он обещал сутки. Через час он приедет разговаривать с кем-то, кто пытался скрыть от него левые деньги. Паяльник сказал не брать. Цивильный, хули. А мне бы паяльник не помешал, когда Гавриловых увижу. Тряхануло сильно и жестко. Твари. Ненавижу. Всегда ненавидела.

Телефон снова зазвонил. Эмин.

— Да. — Сердцебиение ускорилось.

— Отменяй застолье. Встречу перенес на завтра в это же время. — Он говорил абсолютно спокойно и ровно. — Их нашли. Через пятнадцать минут тебя заберу.

Набрал действительно через пятнадцать, но сразу сбросил, потому что я уже шла к парковавшемуся у ресторана внедорожнику.

Аслан за рулем, Эмин по телефону, я с сигаретой в окно. Ехали долго. За город. Я усмехнулась и закурила еще, чувствуя, что нити вспарывают, а кровь травится.

Потом был съезд на двадцать четвертом километре. Подлесок. Узкая дорога вдоль него, справа поле, укрытое ровным настилом снега.

Потом десять внедорожников друг за другом слева. Черные, тонированные. Цифры на госномерах разные. Только первая у всех совпадает — единица. Регион один, Московский. И буквы одни и те же: А, С, В. Асаев. Наверное, не тормозят.

Я усмехнулась, стоя перед Эмином у ног которого спокойно сидели его ротвейлеры, и перевела взгляд на него. В десяти метрах от колеи дороги в вытоптанном снеге пять мразей. Я боялась на них смотреть только потому, что нити все-таки вспороли, и я не сдержу того, что уже накрыло разум и пустило легкий мороз онемения под кожу. Поэтому я смотрела на Эмина.

А он смотрел на них. Задумчиво, оценивающе. На мгновение прикрыл глаза и глубоко затянулся. Перевел взгляд на меня. Выдох дыма вниз и в сторону. Между ним и мной меньше метра расстояния. Снег оседал на его коротких волосах, на коже черной куртки, таял касаясь темных длинных ресниц, смягчающих его взгляд, удерживающий во мне то, что рвалось изнутри.

Оно колотило в хлипкие двери разума и готово было сломить протравленные злобой и мандражем заграждения. Оно истерично и яростно вопило, что там, справа мрази. Требовало найти оружие. Палку, что-нибудь. Это может быть во внедорожниках. Мрази здесь. Они на земле. На коленях. Десять метров, стена людей Эмина. Они рядом. Их пятеро, Степаныч был один. Они проломили ему олову. Открытая черепно-мозговая. Мой Степаныч. Моя Алинка. И эти мрази рядом, они совсем близко. Я смотрела в насыщенно карие непроницаемые глаза и едва сдерживалась. Пальцы в карманах куртки скрутило ледяной больной судорогой.

— Посмотри на них. — Едва слышно с его губ в ночь, в тихий шелест снегопада.

Я с трудом сдерживаясь от резкого поворота вправо, перевела на них взгляд. По колее сначала. По вытоптанному снегу. И мышцы свело болью. Они на коленях в снегу, взгляды вниз. Тела крепкие, сильные. Гавриловы левее всех, почти с краю их мешает рассмотреть Аслан. Я хочу видеть. Хочу. Верхняя губа ползет вверх, потому что под кожей бьет ток, почти срывает в громкие щелчки нервы струн.

— На меня.

Его голос. Он едва слышный, но такой твердый, такой серьезный, пробирающий темное напряжение струящееся по жилам. Укрепляющий заграждения в разуме, уже почти сломленные, но я не могу отпустить лица мразей взглядом. Взгляд с одного на другое, с фигуры на фигуру, подмечала все. Каждая тварь могла это сделать. Пятеро против одного, слабого, не способного равно ответить, и являющегося правым… Пятеро против одного, шакалы ебанные… у нас в душевой таких придушивали полотенцем, так площадь давления больше, следы редко остаются… Главное попасть на шею прямо под челюсть мягким полотенцем и чтобы тварь перед тобой удерживали, чтобы назад не поддалась, ослабляя удавку… коленом упираешься в грудной и поясничный отдел позвоночника чтобы в пол вжать и скрутив полотенце на шее твари, пока ей башку удерживают, тянуть на себя. Рывком нельзя дергать, так убить можно… а тут надо рывком…

— На меня посмотри, сказал.

Его голос жестче, усмиряющий почти уже рывок мышц. Усмиряющий шаг в сторону мразей.

— Спусти псов.

Эти его два слова прозвучали совсем негромко, так ровно и спокойно, как нечто само собой разумеющееся, как что-то очень естественное в холоде ночи и под плясом крупных хлопьев снега, танцующих в ксеноне фар десяти черных автомобилей, припаркованных слева от меня, когда справа находились пять мразей в окружении стены его людей, а у ног сидели два пса в ожидании команды посмотревшие на меня.

«Спусти псов».

Он говорил не о своих ротвейлерах. Их он не простит за кровь. Они близки и рядом, они живут в его квартире, спят у его постели. И они готовы. Но псов, хоть раз проливших кровь, убивают.

Он говорил не о своих собаках, когда давал мне право пролить кровь. Он давал это право, только его взгляд будет тем же, что на Доминика и Рима, как только я обагрю руки приказом который он позволил дать.

Это был его пятый урок. Сейчас. Прямо сейчас. И очень, о-о-очень, сука, доходчиво:

Как бы сильно не хотел мщения, оно не стоит того, если кровь на руках смердит так сильно, что затмевает удовольствие от мести. Ведь потом уже не отмыться. И самое страшное — именно тебе с этим жить. Удовольствие рано или поздно сотрется. А тебе с этим жить.

Пятый урок и гребанное право выбора усвоить или нет. Это единственный его урок, где я могла сделать выбор.

Примет любой итог, иначе бы не дал это право, иначе бы я не стояла здесь. Сделал бы все сам и молча. Но я здесь. Он примет. И каков будет взгляд…

Утром его собаки, его слова о них, его пояснения, в целом сводящиеся к одному — то, что близко, не должно быть запачкано. Он не запугивал, он готовил к своему пятому уроку.

Мрази невдалеке. Ротвейлеры у ног. Выбор усвоить или нет.

— Для проформы. — Тихо, едва слышно с моих губ и взгляд в его карий мрак.

И он отдал негромкий приказ.

Я смотрела в его глаза под звуки ударов кулаков и ног о тела. Под каждый крик падали, звучащий для меня успокаивающим шепотом. Я смотрела в его глаза, а он определял мою грань. Считывал наслаждение и рассчитывал границу, потому что сама я сейчас не могла. Рассчитывал грань, заступ за которую он не простит мне. Как и я себе.

На хрусте костей и громком хриплом вое я почти сломалась, а он, прищурив глаза, едва заметно отрицательно повел головой.

Рано.

Если сейчас остановлю, то пожалею об этом, если с моим Степанычем все окончится фатально. Я пожалею об этом, если буду бросать землю на крышку крышку гроба человека, которого он утром отправил нейрососудистый центр.

Я буду жалеть, что не дослушала хруст до конца. Звук ломающихся костей отморозков почти убивших моего родного человека, пришедшего отомстить за обиженную дочь.

И я слушала. Уже на грани. Уже с наслаждением. Уже желая большего.