Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло - читать онлайн книгу. Автор: Гастон Леру cтр.№ 38

А теперь, после всего случившегося в загадочной галерее, я и вовсе перестал рассуждать – стою тут, совершенно отупев, и созерцаю явившуюся нам мадемуазель Станжерсон, такую бледную и прекрасную мадемуазель Станжерсон. На ней сказочно белый пеньюар. Видение, да и только, нежный призрак. Отец обнимает ее, крепко целует, словно обретая вновь – причем уже не впервые, ибо и на этот раз она могла быть потеряна для него навсегда! Он не решается расспрашивать ее… Увлекает ее в спальню, куда мы следуем за ними, ибо надо же, в конце концов, знать! Дверь в будуар открыта… Испуганные лица двух сиделок склонились в ожидании… Мадемуазель Станжерсон спрашивает, что означает весь этот шум.

– Все очень просто, – объясняет она.

Совсем просто! Совсем просто! Ей, видите ли, пришла мысль не ложиться этой ночью в спальне, а провести ночь в одной комнате с сиделками, то есть в будуаре. Вот она и заперла за ними тремя дверь в будуар… После той страшной ночи на нее вдруг нападает временами страх, боязнь чего-то, и это вполне понятно… Но поди пойми, почему именно в эту ночь, когда он должен был прийти, она по счастливой случайности заперлась со своими сиделками? Поди пойми, почему она отклоняет предложение господина Станжерсона спать в гостиной у дочери, раз ей так страшно! Поди пойми, почему письмо, которое только что лежало на столе в спальне, куда-то вдруг исчезло!.. Тот, кто поймет это, наверняка скажет: мадемуазель Станжерсон знала, что убийца вернется… Она не могла помешать ему прийти… Она никого не предупредила об этом, потому что убийце нужно оставаться неизвестным… Его не должен знать отец, его никто не должен знать… никто, кроме Робера Дарзака. Ибо теперь господин Дарзак наверняка знает его… А может, знал еще раньше? Вспомним фразу, произнесенную им в саду Елисейского дворца: “Так неужели для того чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?” Ради чего преступление? Чтобы устранить препятствие, то есть убийцу? Вспомним и другую фразу господина Дарзака, которую он выдал в ответ на мой вопрос: “Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу?” – “Я готов убить его собственными руками!” А я ему еще возразил: “Но вы не ответили на мой вопрос!” – что было чистейшей правдой. И в самом деле, господин Дарзак настолько хорошо знает убийцу, что боится, как бы я не отыскал его, и в то же время готов уничтожить его. Он оказал мне помощь в расследовании только по двум причинам: прежде всего потому, что я вынудил его это сделать, и еще потому, что надеется таким путем спасти ее…

Я следую за ней в спальню… в ее спальню… Я гляжу на нее… и на то место, где только что лежало письмо… Мадемуазель Станжерсон наверняка взяла его. Письмо, несомненно, предназначалось ей… Несомненно… Ах, как она дрожит, бедняжка! Она дрожит, слушая фантастический рассказ отца о том, как убийца сидел в ее спальне и как мы преследовали его… Но совершенно очевидно… абсолютно ясно одно: она успокаивается лишь после того, как узнает, что преступник с помощью неведомых волшебных чар сумел ускользнуть от нас.

Затем наступает молчание… И какое молчание! Ее отец, Ларсан, папаша Жак и я – все мы собрались там и молча смотрели на нее… Какие мысли парили вокруг нее в этой безмолвной тишине? После всего, что случилось в тот вечер, после таинственного проникновения убийцы в ее собственную спальню и после его не менее таинственного исчезновения в загадочной галерее мысли каждого из нас, начиная с тех, что бродили в голове у папаши Жака, и кончая теми, что зарождались в голове у господина Станжерсона, – все эти мысли можно было бы, пожалуй, выразить словами, с которыми следовало обратиться к ней: «О ты, которой ведома тайна, открой ее нам, и тогда, если даст Бог, мы сумеем спасти тебя!» Ах, как бы я хотел спасти ее… от нее самой и от того, другого! Просто плакать хочется… Да, я чувствую, как слезы подступают к моим глазам от сознания собственного бессилия перед этим страшным бедствием, так ревностно скрываемым.

Она здесь, та, от которой пахнет “духами дамы в черном”… Наконец-то я вижу ее в той самой комнате, в ее спальне, где она не пожелала меня принять после первого покушения… в той комнате, где она отмалчивалась все это время да и теперь продолжает хранить молчание. С того самого рокового часа в Желтой комнате мы непрестанно кружим вокруг этой незримой, безмолвной женщины, чтобы узнать то, что знает она. Наше стремление, наша жажда выведать это должны причинять ей новые муки. И кто знает, быть может, проникновение в ее тайну послужит причиной иной драмы, еще более ужасной, чем та, которая разыгралась здесь? Кто поручится за то, что она не умрет от этого? Хотя она уже чуть было не умерла… А мы так ничего и не знаем… Вернее, есть такие, кто ничего не знает… Но я… Если я узнаю – кто, я буду знать все… Кто же это? Кто? Кто? А не зная – кто, я вынужден молчать из сострадания к ней, ибо она-то, несомненно, знает, каким образом ему удалось бежать из Желтой комнаты, знает и все-таки молчит. Так имею ли я право что-либо говорить? Когда я буду знать – кто, я поговорю с ним, только с ним!

Теперь она глядит на нас откуда-то издалека, словно нас и нет здесь, в ее спальне… Но вот наконец господин Станжерсон нарушает молчание. Господин Станжерсон заявляет, что отныне он уже не покинет свою дочь. И напрасно та пытается противостоять его воле, пожилой ученый непоколебим. Этой же ночью он останется тут, переселится в апартаменты дочери. Затем, охваченный тревогой за  ее здоровье, он упрекает ее: зачем она поднялась? А дальше сбивается вдруг на детский лепет, улыбается ей и уже не помнит, что говорит, что делает… Знаменитый профессор теряет голову… Он повторяет несвязные слова, которые свидетельствуют о полном смятении его чувств и мыслей… Впрочем, все мы испытываем то же самое. И тут мадемуазель Станжерсон произносит совсем простые слова:

– Отец! Отец!

Но в голосе ее звучит такое страдание, что тот разражается рыданиями. Папаша Жак начинает сморкаться, даже сам Фредерик Ларсан и тот вынужден отвернуться, чтобы скрыть волнение. Я тоже больше не могу… и уже ни о чем не думаю, ничего не чувствую, превратился в какое-то одноклеточное существо. Сам себе противен.

С момента покушения в Желтой комнате Фредерик Ларсан, так же как и я, впервые встретился с мадемуазель Станжерсон. Подобно мне он настоятельно просил разрешения расспросить несчастную, но его, как и меня, тоже не приняли. Ему, как и мне, все время отвечали одно и то же: мадемуазель Станжерсон слишком слаба и не может принять нас, допросы судебного следователя и без того утомили ее и так далее… Тут явно чувствовалось нежелание помочь нам в расследовании, причем меня это нисколько не удивляло, тогда как Фредерик Ларсан каждый раз поражался. Правда, у нас с Фредериком Ларсаном были совершенно разные концепции относительно преступления в замке Гландье…

Они плачут… А я ловлю себя на том, что мысленно твержу: “Спасти ее! Спасти во что бы то ни стало вопреки ей самой! Спасти и не скомпрометировать ее! Спасти, но так, чтобы он не заговорил! Кто он? ОН, убийца… Поймать его и заставить молчать!” Однако слова господина Дарзака не вызывают сомнения: чтобы вынудить его молчать, придется, видно, убить его! Да, таков логический вывод, который следует сделать на основании фраз, вырвавшихся у господина Дарзака. Но имею ли я право убивать человека, покушавшегося на мадемуазель Станжерсон? Нет! Ну а если все-таки представится случай? Надо попробовать хотя бы для того, чтобы убедиться: это и в самом деле живой человек! Хотя бы для того, чтобы увидеть его мертвым, раз нельзя схватить живым!