История иудаизма - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Гудман cтр.№ 38

Вероятно, лишь меньшинство придерживалось того или иного философского мировоззрения, и выбор того или иного учения был, судя по всему, личным. В «Жизни» Иосиф Флавий описал свою духовную одиссею в юные годы: «А в 16 лет мне захотелось познакомиться с нашими сектами». Неевреев, которые переходили в иудаизм из личных убеждений (а не ради брака с евреем или еврейкой), специфически иудейские философские направления привлекали, возможно, даже сильнее, чем евреев по рождению. Так, автор Евангелия от Матфея, судя по всему, приписывает Иисусу нападки на фарисеев за то, что те внушают прозелитам свое учение: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас».

Этот фрагмент из Евангелия от Матфея был основой долгое время бытовавшего представления, согласно которому в конце эпохи Второго храма поощрялась деятельность еврейских миссионеров, обращавших язычников в иудаизм, — предшественников, а затем конкурентов христианских миссионеров первого поколения. Но христианское миссионерство в религиозной истории древнего мира было исключением, а иудаизм прозелиты, как правило, принимали по своей собственной инициативе. Сколько всего было таких новообращенных, мы не знаем. Мы не знаем даже, сколько всего было иудеев в I веке н. э. Популярное с середины XIX века утверждение, что в середине I века примерно из 50 миллионов жителей Римской империи одну десятую составляли евреи, является ошибочным и восходит к Абу-ль-Фараджу (Бар-Эбрею), сирийскому церковному писателю XIII века. Бар-Эбрей утверждал, что император Клавдий повелел устроить перепись евреев и получил точную цифру в 6 944 000. Но Бар-Эбрей, очевидно, неправильно понял собственный источник. Еще в конце IV века Иероним отметил, что то же самое количество упоминает Евсевий как общее число римских граждан, подсчитанное в ходе Клавдиевой переписи. При этом перепись граждан в Римской империи была делом обычным, а вот переписывать именно евреев было бы странно.

До нас дошел единственный подробный рассказ I века н. э. об обращении в иудаизм язычника; тот сначала всего лишь заинтересовался некоторыми аспектами еврейской религиозной практики, а затем стал в полной мере иудеем, — причем, безусловно, по собственной инициативе. Этот рассказ фольклорного характера, сохраненный в «Иудейских древностях», повествует, как Изат, царь Адиабены, узнал об иудаизме от странника-еврея по имени Анания и перенял множество еврейских обычаев, а после прибытия еще одного иудея, Элеазара, решил пройти обрезание, дабы исполнять закон во всей его полноте. При операции над Изатом (выполнял ее, по всей видимости, придворный врач) ни один из этих двух евреев не присутствовал. Похоже, что в I веке н. э. не было общепризнанной церемонии обращения в иудаизм — аналога крещения в раннем христианстве и гиюра, принятого в раввинистическом иудаизме с III века н. э. и позже. Не было в Адиабене и местной еврейской общины, которая могла бы подтвердить новый статус царя как полноправного сына еврейского народа. Похоже, Изат решил сам за себя, что теперь он иудей и поэтому связан заключенным в Торе Заветом между Богом и Израилем. Через некоторое время он обнаружил, что его мать, царица Елена, тоже обратилась в иудаизм. Впоследствии она поселилась в Иерусалиме и оказала значительные благодеяния городу во время голода. О ее прозелитстве знал не только Иосиф Флавий в конце I века, но и составители Мишны в начале III века [3].

Уже в первые три века по завершении составления Библии в еврейском обществе изобиловали самые разнообразные толкования Торы. Множество свидетельств тому дошли до нас в текстах двух религиозных традиций, доживших до наших дней, — раввинистического иудаизма и христианства. Однако свидетельства, сохраненные в религиозных целях христианами, разительно отличаются от материала, переданного нам раввинами. Частично виной тому язык: христиане передавали следующим поколениям только те еврейские тексты, что были написаны по-гречески (хотя многие тексты дошли до нас благодаря более позднему христианскому переводу с греческого на другой язык — сирийский, эфиопский или латинский); раввины же сохраняли тексты только на иврите и арамейском. Некоторые из литературных жанров, обнаруживаемые в одной из двух традиций, оказываются совершенно неизвестными другой; таковы философские рассуждения Филона Александрийского, сбереженные христианами, или юридические диспуты, донесенные до нас раввинами. В обоих случаях тексты, разумеется, сохранялись в целях религиозного наставления последующих поколений. Открытие в 1947 году свитков Мертвого моря расширило наш кругозор, так как эти тексты не подвергались отбору со стороны раввинов или христиан, а сохранились волей случая. Они свидетельствуют о некоторых направлениях иудаизма, не сохранившихся ни в одной из позднейших традиций, и наводят на мысль, что иудаизм в тот период был еще более разнообразен, чем можно было судить по имеющимся ранее источникам.

В число еврейских текстов, сохранившихся только благодаря использованию их в поздней античности христианами, входят и исторические труды Иосифа Флавия, на которых основаны наши знания о постбиблейских политических событиях, так повлиявших на судьбу иудаизма. Страшно подумать, как мало мы знали бы о событиях, произошедших между основанием и разрушением Второго храма, если бы до наших дней дошли только раввинистические тексты. В последних сохранилась память о Маккавеях, но это одинокий островок, окруженный туманом, который лишь в малой степени рассеивают неясные намеки в «Седер олам» — отредактированном во II веке труде, содержащем сводку истории мира и, в частности, евреев. В труде «Мегилат Таанит» указаны дни, на которые выпадали годовщины славных деяний и радостных событий в эпоху Второго храма (и поэтому в эти дни нельзя было устраивать общественный пост), но иносказательные отсылки к историческим событиям здесь зачастую невозможно истолковать. В мишнаитском трактате «Авот», скомпилированном, по всей вероятности, в конце III века н. э., эстафета предания с пугающей скоростью мчится из IV века до н. э. в конец I века, от «Шимона-праведника», учившего в III веке до н. э., через пять поколений мудрецов, о которых почти ничего не известно, к Ѓилелю и Шамаю, жившим при царе Ироде. Историку, изучающему поздний период Второго храма, приходится полагаться в первую очередь на Иосифа Флавия. С его рассказа о еврейских «философских школах» мы и начнем [4].

Как мы уже знаем, Иосиф писал о трех философских направлениях — фарисеях, саддукеях и ессеях, противопоставляя их новой «четвертой философской школе» и утверждая, что именно эта четвертая школа в I веке н. э. навлекла на Иудею беды и привела к разрушению римлянами Иерусалимского храма. Такое противопоставление явным образом говорит, что остальные три школы Иосиф считал легитимными разновидностями иудаизма, несмотря на различия между ними. Различия же, как мы увидим далее, были значительными.

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам… Горе вам, вожди слепые… Безумные и слепые!.. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?» Эти слова Иисуса «народу и ученикам Своим» из Евангелия от Матфея тенью легли на все позднейшие образы фарисеев в христианской культуре. Фарисеи, севшие «на Моисеевом седалище», обвинялись в притворном благочестии: «…уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты». В европейских языках под «фарисейством» стали понимать самодовольный религиозный формализм, в котором христиане вполне могли упрекать и время от времени упрекали и своих собратьев по вере — не в последнюю очередь потому, что опровергнуть обвинение в лицемерии и недостатке истинного духа благочестия почти не под силу никакому верующему. Оттого в XIX веке и говорил, например, Эдвард Пьюзи — один из представителей Оксфордского движения, стремившегося вдохнуть новую жизнь в англиканскую церковь: «Кажется, самый выдающийся образчик фарисейства наших дней — это регулярное посещение нами церкви». В то же время отождествление фарисейства в позднейшем раввинистическом иудаизме с раввинской традицией породило в народном еврейском воображении облагороженный образ фарисеев — мудрецов и предшественников раввинов, хотя такое отождествление ошибочно [5].