Их обслуживала белокурая официантка с фигурой модели. Клео ела изысканный десерт, едва осмеливаясь отламывать ложечкой крошечные кусочки меренги с кремом, украшенной розовыми сердечками. Когда подавали рыбу, ей удалось не перепутать приборы. Она не стала подбирать соус с тарелки. Другие девочки, казалось, старались не меньше ее.
Приглушенная красота звучащих вокруг разговоров, коричневый сахар в темно-нефритовом блюдечке – все, на что она, в отличие от матери, теперь получила право, заставляло ее чуть ли не плакать над безрадостной судьбой матери и будило желание принести ей позолоченный коробок спичек; ее душила любовь к той, кому не выпал в жизни такой счастливый шанс, как ей самой.
Один из членов комиссии похвалил простоту ее наряда. В столь юном возрасте джинсы и футболка – это идеальный вариант, а то современные девушки слишком склонны к прискорбной вульгарности.
Его звали Жан-Кристоф, и он был одет как на свадьбу – в сорочку и темный пиджак. Когда подали кофе, он встал из-за стола и предложил ей перейти в гостиную, чтобы «лучше познакомиться».
Как и Кэти, он интересовался ее мнением по самым разным вопросам. Наклонившись ближе, он прошептал ей на ухо стихотворение, отчего у Клео внизу спины пробежала дрожь.
Он столько слышал о ней! Кэти от нее без ума, и сейчас он понимает почему. Он был бы счастлив тем или иным образом принять участие в устройстве ее блестящего будущего. «Значит, я получу стипендию?» – спросила она. Жан-Кристоф улыбнулся: она слишком торопится…
– Уже! – ахнула она, когда Марк показал ей на часы. Она же даже ничего не делала! Ей не задали ни одного вопроса насчет будущей учебы! А она на всякий случай принесла с собой в сумке обувь и костюм для танца…
– Это в следующий раз, – пообещал Марк. – Можно? – спросил он.
Клео кивнула. И почувствовала мужские губы у себя на щеке и его быстрое легкое дыхание у себя на шее:
– От тебя так пахнет ванилью, что хочется тебя съесть. Ты хочешь, чтобы тебя съели? В следующий раз?
Она спрятала сто франков в коробку из-под печенья, где хранила открытки. Клео воображала, как протянет купюру родителям, и мать перестанет трястись над каждым грошом: та вечно жаловалась, что едва сводит концы с концами, и проклинала мужа за ненужные покупки, на что он возражал, что нечего навязывать ему свои вкусы. Любовь распадается, когда начинаются упреки в том, что другой не умеет правильно считать. Клео слушала их спор из своей комнаты; он ее не касался, она была далеко и стояла на краю чего-то грандиозного.
В следующую среду в ответ на вопросы родителей и одноклассниц, удивленных, что ее еще раз приглашают на собеседование, Клео отрапортовала: «Учитывая размер стипендии, понятно, почему члены комиссии так придирчивы. Кандидаток оценивают во время обеда потому, что это современно. Внимание обращают на все. Особенно на зрелость».
Кэти, которой Клео сообщила об этом втором вызове, обрадовалась; она слышала, что Клео покорила одного из членов комиссии и просто раздавила конкуренток; отныне ее будущее у нее в руках.
В прошлый раз Клео не заметила рыжеволосую девушку лет двадцати в приталенном платье, которая сейчас встретила ее и повесила ее сумку с лейблом US в стенной шкаф. «Это Паула, ассистентка Кэти, ее неоценимая помощница», – объяснил Марк. Клео наблюдала за хлопотавшей девушкой; та отлучалась на кухню, указывала каждому его место за столом. Кто она – студентка, актриса, спортсменка? Она тоже получила стипендию? Ее Кэти тоже водила в кино? Дарила ей свои духи?
Клео была готова. Сегодня она наконец вырвется из безликости «почти избранницы» и станет неоценимой. Как Паула.
Сидя рядом с Жан-Кристофом, она оживленно болтала, копируя одну из своих подруг: «А Валери прямо на уроке назвала англичанку шалавой». Она имитировала американский акцент Стана, считавшего, что ехать в «Нью-Ио-о-орк» Клео немного «преждеврэ-э-эменно». Но она не собирается его слушать! Она докажет ему, что он ошибается. Жан-Кристоф повернулся к Марку: вот это боевой задор!
Он коснулся маленькой вилкой уголка ее губ: эти устрицы восхитительны. Клео вежливо отказалась – она это не любит. Как и шампанское – слишком горькое.
– Но другие девочки пьют, – голосом воспитателя заметил Марк.
Девочки сидели на другом краю стола и не смотрели на нее, полностью занятые разговором с двумя мужчинами, выглядевшими едва ли намного моложе Жан-Кристофа.
Жан-Кристоф изучил ее досье. И…
– Скажи, Клео, ты правда считаешь себя достойной стипендии фонда «Галатея»?
Марк стоял, сложив на груди руки, как в их первую встречу. Остальные приглашенные вроде бы не обратили внимания на опасную пустоту, в которую падала Клео – пустоту, созданную серьезностью его тона.
Ну конечно, она считает себя достойной, потому что танец – это вся ее жизнь, вся без остатка, но она может работать в два раза больше, и то же самое с английским, кстати, с тех пор как она стала смотреть фильмы в оригинальной версии, у нее с этим обстоит намного лучше.
– Но другие тоже много работают. Скажи, почему я должен выбрать тебя, а, например, не ее?
И он указал на круглощекую девочку, сидевшую за столом рядом с другим членом комиссии.
– Может, потому, что ты, Клео, более… современная? Потому что в тебе есть авантюрная жилка? Потому что тебе плевать на условности? Потому что ты артистка?
Она закивала. Да. Да, да.
Клео повезло. Он обожал танцовщиц. Они нравились ему больше, чем музыкантши. Они такие непосредственные. Ведут себя так непринужденно. Как она, его прелестная маленькая невеста. Клео фыркнула. Ей еще рано иметь жениха.
– Тогда, может, жениха-друга? Для начала?
У Клео есть дружок-ровесник? С которым она… Нет? Но она хотя бы не фригидная?
Слово «фригидная» упало в желудок Клео сгустком расплавленного свинца.
Но Клео хотя бы не позволяла сопляку, который не соображает, что делает, лапать себя?
Кровь у нее застыла. А он продолжал:
– Почему бы не превратить эту квартиру в островок радости? В особый мир? Чуждый всякой банальности? Не признающий условностей и предрассудков, связанных с возрастом? Ты позволишь, Клео? Можно?
Он задавал ей вопросы. Никто никогда не спрашивал у нее разрешения ни на что. Клео была в восторге от мягких интонаций Жан-Кристофа, от его ошеломляющей уважительности и едва слышного голоса, похожего на шепот. Но язык Жан-Кристофа у нее во рту напоминал устрицу, мертвую и живую одновременно, влажную и липкую; он слишком быстро двигался и проник в нее слишком глубоко, винный дух мешался с привкусом пряного соуса, от него веяло горьковатой затхлостью, и он, как резиновая трубка, все шарил и шарил у нее во рту. Ее охватило неудержимое желание вытолкнуть его назад вместе с остатками слюны. Клео вытерла рот тыльной стороной руки.