Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я» - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Соломон cтр.№ 211

В то лето, когда ему исполнилось 12 лет, Джош посещал в музыкальном училище «Медоумаунт» летнюю интенсивную программу для струнников, там у него состоялись первые уроки с Джозефом Гинголдом, одним из величайших учителей скрипки XX века. Беллы попросили его взять Джоша в ученики на полный рабочий день. «Они всегда поддерживали мое образование, – сказал Джош. – Если бы у моей матери не было рук, я бы не развивался как музыкант – по крайней мере, не таким образом».

Ширли прочитала о конкурсе, спонсируемом журналом Seventeen для музыкантов средней школы; пропустив год школы, Джош едва прошел квалификацию. Ширли слишком переживала, чтобы сопровождать его. «Когда мне позвонили и сказали, что он выиграл, я аж закричала, – вспоминала она и, вздохнув, добавила: – Мне нравилось быть матерью. Мои дети стали моей жизнью. Но моей младшей дочери доставалось меньше внимания. Если бы выступление Джоша выпало на ее день рождения, мы были бы на концерте Джоша. Я была в турах с Джошем, когда она росла, и не чувствовала, как сильно она во мне нуждается. Но у одаренных детей тоже есть потребности, кто же их удовлетворит?» Проблема была не только в распределении времени. «Я получала такую огромную радость от музыки Джоша, – сказала Ширли. – Каждый его успех доставлял мне удовольствие. Другие дети видели это, и это причиняло им боль». У Джоша есть свои собственные сожаления о том влиянии, которое его карьера оказала на сестер, но он чувствует, что участие его матери было настолько важным, что «обойтись без него практически не было возможности».

Когда Джош начал активно выступать, его мать беспокоилась о том, как он сможет поддерживать контакт с аудиторией. «Когда ему 14 лет, это меньше похоже на чудо, чем когда ему 12, хотя играет он гораздо лучше», – говорила она. Тем временем положение Джоша в школе становилось все более неуютным. «У меня был синдром высокого мака, – рассказывает он. – Некоторым учителям даже угрожали, что им может не поздоровиться, и они сделали мою жизнь невыносимой». Он окончил среднюю школу в 16 лет. «Для меня было немыслимо остаться дома после школы», – сказал Джош. Это означало, что роль Ширли тоже должна была измениться.

«Для симбиотических отношений нужны двое, и чтобы справиться с сепарацией, тоже нужны двое», – сказала она. Ей было больно, что Джош не хочет, чтобы она управляла его делами. Он переехал в квартиру в Блумингтоне, которую купили ему родители, и Ширли решила приезжать стирать его вещи, «чтобы оставаться вовлеченной» в его жизнь. Джош вспоминал: «Управление моей жизнью стало смыслом для моей матери. Мы отдалились. Потом мне стало казаться, что мы с ней два разных человека, я мог рассказать ей о своих успехах, и мы могли вести себя, как взрослые». В 22 года он переехал к своей девушке, скрипачке Лизе Матрикарди, это были первые серьезные отношения. «Это длилось семь лет, – сказал он. – Часть моей зависимости от матери трансформировалась в, вероятно, нездоровую зависимость от Лизы».

Джош получил диплом деятеля искусств в Университете Индианы в области исполнительского искусства, теории музыки, владения фортепиано и немецкого языка. Вскоре он дебютировал в Карнеги-холле и в 18 лет получил престижный грант имени Эйвери Фишера; его главным конкурентом в этом году был Кен Нода. Сейчас он хэдлайнер более чем на 200 выступлениях в год. Он возглавляет и Камерный оркестр святого Павла. Джош был одним из первых классических музыкантов, которые сделали кавер, создали модное высококачественное видео «Венгерских танцев» Брамса. Он играл на скрипке с блюграсс-басистом Эдгаром Мейером и сотрудничал с джазменами Чиком Кореа и Уинтоном Марсалисом. Он записал композиции со Стингом, Региной Спектор и музыкантом Джошем Гробаном. Каждый из альбомов Джошуа Белла вошел в топ-20 Billboard; Romance of the Violin разошелся тиражом более 5 миллионов экземпляров и стал классическим альбомом года. Он был номинирован на несколько Грэмми и одну выиграл. У него скрипка Страдивари за 4 миллиона долларов. «Это позволило мне реализовать оттенки музыки, которые я представлял, музыки, которую я любил исполнять, – сказал он. – Это было похоже на встречу с девушкой, на которой ты собираешься жениться». Он любит светскую жизнь и является эквивалентом рок-звезды в классической музыке. Но жизнь рок-звезд вблизи не выглядит полностью гламурной. «Джош так напряжен, что не получается ни на что обратить его внимание», – рассказала его мать, жалуясь на то, что он начал принимать лекарства от давления, а ему еще не исполнилось и 40. Я спросил, не печалит ли ее эта проблема. «Что доставляет мне наибольшее удовольствие, так это когда он мне звонит, интересуясь моим мнением по поводу чего-либо, в чем я все еще могу выступать матерью, – сказала она. – Между нами настоящая музыкальная связь. Я должна быть осторожной, чтобы не стать слишком навязчивой, что мне как раз свойственно. Я уже не знаю его так хорошо, как раньше».

Когда я пересказал этот разговор Джошуа, он возмутился. «Она меня очень хорошо знает, – сказал он. – Даже сейчас я доверяю ей больше, чем кому-либо. Планируя программу концерта, я все еще советуюсь с ней. Я все еще хочу услышать ее одобрение после концерта. Меня действительно огорчает, если то, что, на мой взгляд, я сыграл лучше, чем раньше, она воспринимает хуже предыдущего». У Джошуа и его бывшей девушки Лизы в 2007 году родился сын, и он рассказывал о том, как Лиза и ребенок были «одним целым, что нормально для матери и младенца. Но, когда тебе 15 лет, а вы с матерью все еще одно целое, это уже нездоровая ситуация. Когда мне было за 20, мама все еще занималась моими счетами». Он не советовался с ней о своем решении стать отцом. «Ее одобрение или неодобрение все еще имеет такую силу, – сказал он, – что лучше не подпускать ее, когда речь заходит о некоторых важных вещах». Как и большинство родителей детей с горизонтальной идентичностью, Ширли боится того, что ее ребенок одинок. «У него проблемы с близкими отношениями, – сказала она. – Он не хочет, чтобы кто-то сидел у него на шее. Я знаю это, потому что он не хочет, чтобы я сидела у него на шее. Он совершенно свободен, шутит и очень весел на публике. Но находиться рядом с ним – напряжение. Никогда не знаешь заранее, что он может сказать. Но в глубине души он загадочен. Я думаю, что именно поэтому люди тянутся к нему: они не могут его разгадать. Как и я. Я не могла дать ему чувство комфорта в младенчестве, и в некотором смысле все так и осталось. Я думаю, что это часть природы его гения, и это разбивает мне сердце».

Появление в 1877 году возможности звукозаписи ^[1178] возымело широкие социальные последствия, так как музыка стала повсеместно доступной даже для тех, кто не мог ни играть, ни позволить себе нанять исполнителей. Сегодня нет ничего необычного в том, чтобы слушать музыку; это требует не больше мастерства, чем умение включить iPod, и не больше расходов, чем стоимость радиоприемника. Великолепные выступления, которые когда-то звучали только на музыкальных площадках, теперь можно послушать в супермаркете, в машине или дома. Подобно тому, как жестовый язык до кохлеарных имплантов и живопись до фотографии, до появления фонографа живое исполнение имело особое значение. Для музыкантов, которые ценят живую экспозицию, эти технологические изменения могут оказаться ограничивающими; но для тех, кто заинтересован в широкой раскрутке, они могут быть захватывающими. И хотя эта причинно-следственная связь неочевидна, научный прогресс затуманивает перспективы музыкальных вундеркиндов так же, как он угрожает глухим и гомосексуальным сообществам и перспективе нейроразнообразия в аутистическом спектре. Рассуждения об адаптации и вымирании так же актуальны здесь, как и для многих так называемых инвалидов.