Перекрестки - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Франзен cтр.№ 161

Страница

Джадсон нас по-прежнему радует. Он играет в мюзикле с шестиклассниками и читает книги по программе десятого класса. Очень жалеет Перри, понимает, как тяжело нам с отцом, но никогда не жалуется. Когда с Перри случилось несчастье, я боялась, что это лишит Джадсона детства, что он утратит невинную способность наслаждаться жизнью. Я тебе передать не могу, какое счастье в тяжелые дни (не хочу обременять тебя рассказом) видеть, как он играет на улице с дочками Эриксонов, или смотрит новости с папой (он записывает с телевизора новости об Уотергейте для реферата по обществознанию), или просто ужинает с большим аппетитом. Перри жалуется, что из-за таблеток для него вся еда на один вкус, и если Джадсону очень нравится какое-то блюдо, Перри протягивает ему свою тарелку и разрешает взять добавки. После Сидар-Хилла я узнаю в нем прежнего Перри, лишь когда он общается с Джадсоном. На Рождество к нам два раза заходил Дэвид Гойя (он уже учится на втором курсе Райса), Ларри Котрелл, благослови его Боже, заглядывает каждую неделю (мать его больше не ходит в церковь, но он по-прежнему в “Перекрестках”), но Перри словно никто не нужен. Я день и ночь боюсь, что он с собой что-нибудь сделает, – подозреваю, теперь этот страх навсегда со мной.

Мы по-прежнему видим твою сестру и Таннера в церкви. Они садятся сзади на случай, если Грейси заплачет и Бекки понадобится выйти. Я заговариваю с ней после службы, но это все равно что говорить с закрытой дверью – Бекки не сводит глаз с Грейси. Кажется, я тебе рассказывала, что они живут отдельно, в квартире над музыкальным магазином, я предложила занести им кое-какие вещи, старое постельное белье, детские одеяла, игрушки, я же знаю, у них туго с деньгами. Бекки не разозлилась, улыбнулась, сказала: нет, спасибо, нам ничего не нужно. Она все время улыбается – и когда отказывается от моих приглашений на ужин, и когда говорит, что они не придут к нам на праздник, и когда не дает мне подержать ребенка (а потом я оборачиваюсь и вижу Грейси на руках какой-нибудь прихожанки). Видит Бог, она имеет полное право на меня обижаться, но ее холодность разбивает мне сердце. Таннер милый, как всегда, но нервничает, когда Бекки видит, что мы с ним разговариваем, – она притворяется, будто занимается Грейси, но явно за ним наблюдает. Уверяет, что очень счастлива – может, так и есть. Наверное, когда мы уедем в Индиану, она станет еще счастливее.

В нашей церкви ищут нового помощника священника – говорят, Эмброуз первый в списке. Думаю, если он согласится, твоему отцу будет легче расстаться с Нью-Проспектом. Он очень переменился с тех пор, как случилось это несчастье, стал смиреннее, проще, наверняка он сумел бы пожелать Рику удачи, если бы Рик не венчал Бекки (она сама попросила, но он-то чем думал?). Я надеюсь, что, когда твой отец получит собственную церковь и Рик не будет маячить у него перед глазами, он сумеет начать все с начала, ведь он столько может дать пастве. Шлю тебе его проповедь о добыче угля в резервации навахо: он написал ее после смерти Кита Дьюроки. Получилось так хорошо, что я отправила копию в “Другую сторону”: теперь твой отец настоящий писатель. Он рассердился, что я отправила проповедь, не посоветовавшись с ним, но вряд ли будет против, если я пошлю ее тебе.

Милый Клем, пожалуйста, не считай, что если папа не пишет, значит, не думает о тебе. Он все время думает о тебе, видел бы ты, как он о тебе говорит, как восторженно качает головой. Я умоляла его написать тебе, как он гордится тобой, но он убежден, что подвел тебя как отец, и боится, что ты не обрадуешься его письму. Не хочу обременять тебя еще одной просьбой, но если будет настроение, дай ему понять, что обрадуешься его письму.

У нас уже холодно и поздно, а утром я хочу послать это письмо. Папа ложится спать, просил передать тебе привет. Не беспокойся за нас: Господь никогда не требует больше, чем мы можем дать. И знай, ничто нас так не порадует, как возможность снова увидеть тебя. Пожалуйста, очень-очень сильно береги себя в горах.

С любовью,

Мама

Р. S. Раз теперь у тебя есть надежный и точный адрес, посылаю запоздалый рождественский подарочек и остаток денег с твоего сберегательного счета – быть может, они пригодятся на дорогу домой (ты уже знаешь, когда это будет?).

Неизвестно, что именно подействовало – то ли двадцатидолларовые банкноты в конверте и грядущее возвращение, которое они олицетворяли, то ли сломленный, полный раскаяния отец, чья слабость теперь вызывала жалость, а не стыд, – но письмо не рассердило Клема. А очень встревожило. Такое чувство порой посещает во сне, когда спящий с ужасом понимает, что опаздывает на важный экзамен или забыл, что ему надо на поезд. Теперь собственные попытки доказать, что он сильнее отца, казались Клему нелепыми. Он давно выиграл битву, в которой сражался, в ничего не значащем уголке мира иллюзий.

Счастлива ли Бекки или несчастна, она всегда отличалась прямотой, искренностью, граничащей с наивностью. Трудно представить, чтобы человек с такой чистой душой деланно улыбался матери, чтобы настолько бесхитростный человек выгадывал, как бы всадить родителям нож в спину, не оставив на нем отпечатков. Узнав, что Бекки вышла за пустозвона, Клем старался не думать о ней: ребенок есть ребенок, ничего не попишешь. Он разочаровался в ней, но ему не хватало сочувствия представить ее разочарование. Если она и впрямь жестока к такому безобидному существу, как мать, до чего же Бекки, должно быть, несчастна. Вот что его тревожило, вот что он понял так поздно, вот о какой важной вещи забыл: он любит Бекки.

Он вернулся к почтовому служащему и дал ему несколько монет. Позаимствовав у клерка ручку и пристроившись с краю стойки, он бисерным почерком заполнил бланк авиаписьма. Извинился перед Бекки за то, что осуждал ее, рассказал, как живется ему в деревушке, и остановился. Он был в том же положении, что и отец: боялся, что его признание в любви встретят неблагосклонно. Быть может, после такого длительного молчания оно покажется Бекки напыщенным, и Клем решил пойти окольным путем. Выбрал слова, в которых читается любовь – Бекки сильная, чистая сердцем, путеводная звезда, – и попросил ее осознать, что родителям очень трудно, осознать свои многочисленные преимущества и постараться быть чуточку добрее. Не перечитывая письмо, нацарапал на бланке родительский адрес, указал “ПЕРЕСЛАТЬ АДРЕСАТУ” и отдал служащему. Потом надел новые носки (они оказались очень кстати) и ушел в долину.

Мать великодушно предположила, что в Южной Америке он научился сочувствовать. Такую роскошь поденщик позволить себе не может. Чуть свет приходит грузовик, и пятьдесят человек борются за место в кузове: посочувствуешь тому, кто пытается столкнуть тебя на землю, – останешься голодным. Если Клем чему и научился в Трес-Фуэнтесе, так это восхищаться теми мужчинами, кто возделывает суровую пуну, и женщинами, которые встают в самый холодный ночной час, чтобы сварить моте ^[72] имате. Ему незачем сочувствовать Фелипе Куэйяру. Достаточно знать, что он выносливый и надежный.

Приняв меры, чтобы справиться с тревогой, Клем вернулся к простой жизни. Просыпался, трудился, пил чичу ^[73], ночевал в хлеву, с ослом Куэйяров. Месяц март принес погожую погоду, на усаженных бобовыми склонах густела азотфикси-рующая поросль, альпаки паслись и тучнели. Не умея возделывать землю, Клем отрабатывал стол и кров, перестраивая хлев для деревенской скотины, ремонтируя каменные стены и собирая дрова. Осел был старый, выносливый, Клем из милосердия не ездил на нем в лес, а водил на поводу. Его удивляло, что на такой высоте – гораздо выше верхней границы лесов в умеренном климате – вообще растут деревья, и ему неловко было рубить их мачете. Листья у них были маленькие, серебристые, тонкие молодые ветки пестрели лишайниками, старые и толстые, застывшие под изломанными углами, точно суровая среда мешала им расти, лохматились эпифитами. Клем подозревал, деревне требовалось столько дров, что деревья не успевали расти, но другого источника топлива не было. Он старался резать ветки разумно, брать только сухие, но каждая ветка казалась отчасти сухой, отчасти живой. Даже если облетала кора, открывая ксилему непогоде, ветвь ухитрялась снабжать питательными веществами отросток или два молодых листика. Каждое дерево походило на высокогорье в миниатюре. Ветви напоминали древние извилистые тропы, ведущие к клочкам пахотной земли, зеленой, рассеянной среди каменистых полей и болот с дубильной стоячей водой. Наполовину засохшие деревья походили и на поселения людей: на каждый крепкий дом приходилось несколько разрушенных, некоторые уже превратились в груду камней, быть может, времен инков; птицы, которых Клему случалось спугнуть, были синие, золотистые, малиновые и черные, как пончо крестьянок. Нарубив столько дров, сколько Клем и осел могли утащить на спинах, они спускались в долину по склону, уже очищенному от деревьев. Клем отмечал, что почва изъедена эрозией и удерживает воду хуже лесного суглинка, но ночи в горах холодные, а альмуэрзо, ждавшую его у Куэйяров густую похлебку, не приедавшуюся Клему, без дров не сварить.

Страница