Приветствую вас, родственные тучи!
Добро пожаловать, о, ужасы родства!
Джеймс Томпсон
Самая опасная ложь та, в которой есть доля правды.
Теннисон
1
Она умерла и вознеслась в рай. А может, и не в рай. Кто его знает, есть ли в раю обалденно хороший секс и ленивое, неспешное утро выходного дня? Она была, слава богу, жива и здорова.
Во всяком случае, жива. Позевывала, была невероятно довольна и безумно счастлива тем, что почти сорок лет назад в этот самый день закончились Городские войны и он был объявлен выходным — Международным днем мира.
Не исключено, это июньское воскресенье было выбрано произвольно и — уж конечно! — символично. Ведь печальные следы того ужасного времени до сих пор, в середине 2060 года, засоряют пейзаж по всему миру. Но она считала, что люди имеют право на парады, пикники, пространные речи и долгие выходные с выпивкой.
Лично она была рада любому поводу провести дома два дня подряд.
Особенно, когда воскресенье получается такое, как в этот раз.
Ева Даллас, лейтенант убойного отдела, крутой коп, лежала голая, растянувшись поперек своего мужа, только что показавшего ей, каково бывает в раю. Что ж, она тоже кое-что ему показала. И теперь он лежал под ней, лениво поглаживая ее ягодицы, а его сердце стучало отбойным молотком.
До нее донесся мягкий стук, матрас прогнулся: это их толстый кот Галахад пришел к хозяевам, раз уж спектакль закончился.
«Вот она, наша маленькая счастливая семья — бездельничает в воскресное утро, — подумала Ева. — Ну разве это неудивительно?» У нее счастливая семья, дом, невероятно красивый и неотразимый муж, который ее любит и — нельзя об этом забывать! — дарит ей великолепный секс.
Она замурлыкала, почти как кот, и потерлась носом о шею Рорка.
— Хорошо, — выдохнула Ева.
— Это еще слабо сказано. — Его руки — волшебные руки! — сомкнулись на ее талии в легком объятии. — Чем бы ты теперь хотела заняться?
Ева улыбнулась, наслаждаясь покоем, музыкой его ирландской интонации, мягкой кошачьей шерсткой, скользнувшей по руке, когда кот боднул ее головой в плечо, требуя внимания. Или завтрака скорее всего.
— Да, в общем-то, ничем.
— Ладно, как скажешь. Ничем так ничем. Это можно устроить.
Ева почувствовала, как зашевелилось под ней тело Рорка. Он передвинулся, а кот заурчал еще громче: это рука Рорка, только что дарившая ей блаженство, почесала его за ушами.
Она приподнялась на локте и заглянула в лицо мужа. Его глаза открылись.
Боже, они ее просто убивали, эти дерзкие, ослепительно-синие глаза, эти густые черные ресницы, этот веселый огонек во взгляде. И все это принадлежало ей. Только ей одной.
Наклонившись, она овладела его волшебным ртом в глубоком, мечтательном поцелуе.
— Ну, это уж никак нельзя назвать ничем.
— Я тебя люблю. — Ева расцеловала его в обе щеки, колющие отросшей за ночь щетиной. — Может, это потому, что ты такой симпатичный.
«Он и вправду симпатичный…» — лениво подумала Ева.
Ее мысли прервал кот, протиснувший свое жирное тело ей под руку и улегшийся между ними.
«Изогнутые губы, колдовские глаза, — продолжала она упрямо, — четко вылепленные черты лица в обрамлении черного шелка волос. Добавить к этому крепкое поджарое тело, и получится просто идеальный набор».
Он сумел дотянуться до Евы через кота, притянул ее к себе и поцеловал, но тут же досадливо хмыкнул.
— Ну почему он не может спуститься вниз и вымогать завтрак у Соммерсета? — И Рорк оттолкнул кота, больно вцепившегося когтями ему в грудь.
— Я его покормлю. Все равно я хочу кофе.
Ева выбралась из постели — высокая, стройная, обнаженная — и направилась к автоповару.
— Ты мне весь кайф обломал, — пробормотал Рорк.
Двухцветные глаза Галахада блеснули лукавством. Он сполз с кровати.
Ева запрограммировала порцию кошачьего корма и — праздник так праздник! — добавку из тунца. Кот набросился на еду так, словно голодал неделю, а Ева запрограммировала две кружки кофе — черного и крепкого.
— Я думала спуститься в спортзал размяться, но вроде бы уже размялась. — Она отпила первый живительный глоток и вернулась на возвышение, к кровати величиной с озеро. — Пойду-ка я душ приму.
— И я с тобой. Буду хватать тебя за все места. — Рорк улыбнулся, когда Ева протянула ему кружку кофе. — Скажем так: это будет вторая разминка. Очень полезно для здоровья. А потом, пожалуй, ирландский набор.
— Ты у меня — ирландский набор.
— Я думал о завтраке, но могу тебе предоставить и то и другое.
«До чего же у нее довольный вид, — подумал Рорк. — Довольный и отдохнувший. Темно-каштановые с рыжинкой волосы растрепаны, большие темные глаза горят весельем. И эта маленькая ямочка на подбородке — как я ее обожаю! — становится как будто чуть-чуть глубже, когда она улыбается. Так бы ее и съел».
Такие минуты, когда они были так идеально настроены друг на друга, казались ему подлинным чудом.
«Коп и уголовник — бывший, — мысленно поправил себя Рорк, — идеальная пара. Как День мира и картофельный салат».
Он наблюдал за Евой сквозь поднимающийся над кружкой ароматный пар.
— Мне кажется, ты должна чаще носить этот наряд. Костюм Евы. Это мой любимый.
Повернув к нему голову, Ева отпила кофе.
— Я думаю, мне стоит подольше постоять под душем.
— Надо же, как кстати! Вот и я об этом же подумал.
— Так чего же мы ждем? Пошли прямо сейчас.
После душа ей лень было одеваться, она набросила на плечи халат, пока Рорк программировал новую порцию кофе и два полных ирландских набора.
Все так уютно, так по-домашнему, думала Ева. Утреннее солнце вливалось в окна спальни. В этой спальне поместилась бы вся квартира, в которой она жила два года назад, и еще осталось бы место. Через месяц будет два года, как они поженились, напомнила себе Ева. Он вошел в ее жизнь, и все переменилось. Он нашел ее, она нашла его, и тьма, заключенная в каждом из них, подтаяла, выцвела, побледнела.
— Что ты собираешься делать? — спросила Ева.
Рорк бросил на нее взгляд, расставляя тарелки и кружки на подносе, чтобы отнести их к столу в уголке спальни.
— Я думал, у нас в повестке дня ничего.
— Может, ничего, а может, и кое-что. Я вчера выбирала и выбрала ничего. Очень-очень много ничего. Наверняка в правилах супружества что-то предусмотрено на этот счет. Раз я вчера выбирала, значит, сегодня твой черед выбирать.