Элли нахмурила темные брови.
– Скажи, – попросила она.
Я взглянул на мраморного ангела, олицетворявшего маму, и спросил:
– Ты веришь в судьбу?
Все еще смущенная, она поддержала предложенную тему и пожала плечами.
– Не знаю, может быть. Думаю, порой случается такое, что не может быть простым совпадением и напрямую наводит на мысли о вмешательстве некоей внешней силы. – Она склонила голову набок. – А почему ты спрашиваешь, малыш?
Я прочистил горло и, ощущая себя чертовски глупо, решил все же ей рассказать.
– Мама обычно молилась, чтобы однажды я отыскал свой свет, тот, что изменит меня и спасет. Она всегда называла меня потерянным сыном и больше всего на свете хотела, чтобы я нашел свой путь. – Элли улыбнулась и взяла меня за руку, поигрывая с пальцами. – Но ничего не вышло. По правде говоря, все стало только хуже. Она умерла, а я попал в тюрьму.
– Аксель… – сочувственно проговорила Элли, но я, подняв руку, прервал ее.
– Элли, когда я оказался в тюрьме, мне пришлось порвать с Холмчими, и поэтому меня ударили ножом. – Элли быстро заморгала, и я поспешил ей объяснить. – Carina, если бы я не прошел через все это… не испытал подобную боль и ярость… то никогда бы не заговорил с медсестрой в лазарете о своих татуировках. И меня бы не заставили ходить на занятия по искусству, чтобы обуздать свой гнев. Я бы не влюбился в лепку из глины, которая затем привела меня к мраморным скульптурам, в которых я изливал свою боль. Я бы никогда не встретил Вина, опубликовавшего фотографии моих работ, а затем взявшего мраморного ангела на выставку в музей «Метрополитен»…
– Где я увидела его в журнале и полетела в Нью-Йорк, чтобы лицезреть воочию. А потом начала писать статьи и публикации о твоих работах и методах…
– Вин же прочитал их, и, решив устроить выставку, нанял тебя в качестве куратора… Женщину, дружившую с моим братом… прежде меня самого понявшую мою душу… – Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. – Находившуюся в палате с моей умирающей мамой, когда я не смог там быть… Ответившую на мамину молитву… Ставшую моим светом и спасшую потерянного сына.
– Аксель… Я… не знаю, что сказать… – прошептала Элли, и из глаз ее вновь полились слезы. Я прижал девушку к груди и вдохнул запах лавандового шампуня на волосах. – Я всегда этого хотела, – сдержанно произнесла она. – Мечтала о такой сильной любви… И даже никогда не думала, что смогу найти нечто гораздо большее… пока не встретила тебя.
Услышав произнесенные ею слова, я закрыл глаза и впервые в жизни почувствовал… облегчение.
Я пристально посмотрел на мраморную статую, ставшую маминым воплощением, и тихо сказал:
– Аве Мария.
Прижатая к моей груди Элли напряглась и переспросила:
– Что?
– Ангел. Его стоит назвать «Аве Мария».
– Аксель, – вздохнула Элли, – как красиво… Идеально.
Элли принялась целовать меня в шею, а я закрыл глаза, расслабляясь от ее прикосновений.
– Сломленный ангел – это мама в этой жизни. Запертая в теле, из которого не могла вырваться, она молилась о смерти, чтобы не жить больше в этом аду. Пепел, что она держит в руках, символизирует смерть.
Оторвав губы от моей шеи, Элли застыла.
– А с другой стороны?
Я улыбнулся, почти чувствуя на мамином лице тепло солнца.
– Это следующая жизнь, небеса, рай, называй как хочешь. Мама пробудилась после смерти, полностью исцеленная, ощущая, как здоровое тело омывают яркие солнечные лучи… свободная… С тех пор, как она заболела, я всегда мечтал об этом. Что однажды она вновь освободится.
Я взглянул на статую и глубоко вздохнул, ощутив, как меня наполнило чувство покоя. Я уже сообщил все названия и сведения. Я прошел через это. Наконец, выставка была готова.
– Аксель? – проговорила Элли.
– М-м-м? – пробормотал я, разглядывая сквозь стеклянную крышу яркие звезды Пояса Ориона.
– Пришло время рассказать о скульптурах твоим братьям.
Я ждал, что на меня нахлынет ощущение тревоги, стыда и страха. Но на этот раз ничего такого не произошло. Глядя на звезды, я вдруг понял, что готов открыть Остину и Леви настоящую причину, по которой оказался в Сиэтле, поведать, что на самом деле сделал со своей жизнью.
– Да, – произнес я в ответ. – Я скажу им завтра.
Я почувствовал, как Элли улыбнулась, уткнувшись мне в грудь, и прошептала:
– Te amo, querido43.
Я ощутил, как меня накрыло стремительное, почти неодолимое чувство любви, наполняя каждую клеточку тела, и я произнес в ответ:
– Ti amo, carina. Sempre44.
______________________________
43 - Я люблю тебя, милый (исп.).
44 - Я люблю тебя, милая. Всегда (ит.).
Глава 20. Аксель
Отшлифовав последний изгиб руки, я протер каррарский мрамор водой. А потом отступил на берег реки и выдохнул.
Это творение уже стало моим любимым.
Всю неделю я работал круглыми сутками, стремясь доделать эту скульптуру. Быстрее, чем любую другую, но у меня не было выбора. Мне хотелось извлечь образ из головы и воплотить его в мрамор… Чтобы это творение существовало вечно. Данная работа прекрасно бы дополнила мою первую выставку. Придав идеальное завершение путешествию, которое создала Элли.
На меня порывами налетал послеполуденный ветер. Накрыв скульптуру брезентом, я закрепил его на постаменте и написал Вину, что закончил. Только он знал, что я в последнюю минуту собирался дополнить выставку. У него уже имелись созданные отдельно информационные таблички, название, цветной фон и все остальное, чтобы она смотрелась идеально.
Пискнул мобильник, извещая, что Вин с ребятами уже в пути. Я сообщил ему, где взять скульптуру, и предупредил, что меня не будет. Кроме того, я доверил ему разместить работу в галерее.
Вин заверил меня, что все будет в порядке, и Элли не узнает об этой скульптуре до открытия выставки. Это был мой сюрприз для нее.
Дар души.
Войдя в студию, я ухмыльнулся, глядя на смятые простыни на кровати. Проснувшись, каждое утро, перед тем, как начать чем-либо заниматься, я обычно убирал постель. Годы, проведенные в тюрьме, породили во мне привычки, от которых казалось слишком трудно избавиться. Но после прошлой ночи, когда мы занимались любовью с Элли, и она вновь и вновь шептала мне на ухо о своей любви… я не смог заставить себя застелить кровать.
Заметив на рабочем столе ключи от «Эль Камино», я подошел и взял их вместе с пачкой сигарет, а потом направился к машине. Я ужасно нервничал. При мысли о том, чтобы рассказать Остину и Леву о своих скульптурах, а, кроме того, о завтрашней выставке, меня чуть не стошнило.