Алатырница нехотя позволила себя растормошить, умылась в реке и немного взбодрилась. С удовольствием приняла помощь в одевании, переплела косу, не заботясь о ее аккуратности и не пытаясь расчесаться даже пальцами, а потом вложила ладонь в протянутую руку одетого уже воеводы и разрешила увлечь себя ко дворцу. Не спеша, словно Янтарноглазый тоже силился растянуть эти мгновения.
Шли молча, но тишина эта нимало не беспокоила и не смущала, напротив, грела душу. Олег довел девушку до крыльца, возле которого они добрую минуту стояли, просто глядя друг на друга и не в силах сделать решительный шаг. Потом воевода и вовсе не удержался, притянул алатырницу к себе, чтобы поцеловать на прощанье.
Конечно, увлекся и долго не мог прервать поцелуй и разомкнуть объятия. Необходимость этого не только вызывала понятную досаду, но непривычно злила. Совсем не хотелось выпускать чернявую из рук. Подхватить бы, унести к себе в берлогу, зацеловать там снова… И не отпускать. Никуда. Никогда…
Последняя мысль оказалась настолько неожиданной, что отрезвила, встряхнула и все же заставила сбросить наваждение, отпустить девушку и попрощаться, напомнив себе, что ему еще на псарню идти за Шариком, видеть которого на празднике князь отказался наотрез. Впрочем, сейчас проветриться было кстати. Проветриться, хорошенько выспаться и только потом – думать.
Олег опять отчетливо осознал, что относится к этой девушке иначе, чем ко всем другим, что встречались на пути. Околдовала, заворожила, лишила покоя и заняла собой все мысли. И на простой постельный интерес списать это не получалось. Да, женщины у него не было давно, но… не то. Не так. Страсть была, да еще какая, но ею одной все не ограничивалось, тут Рубцов не пытался обманывать себя.
А если не ограничиваться ею, то… Влюбился он, что ли? И ревнует. К княжичу, да и не только. Вот же не было печали!
Олег недовольно тряхнул головой, безуспешно укладывая в ней эти мысли. Вышло неважно, и мужчина перешел на бег, пытаясь использовать старый привычный способ успокоиться и отвлечься. Да и… чем скорее он Шарика заберет, тем скорее ляжет спать, а после длинного дня и бессонной ночи это было кстати. Может, на ясную голову все станет проще и понятнее?
Алёна же в это время никакими лишними вопросами не задавалась и ни о чем не переживала. Она о завтрашнем дне не задумывалась, полностью занятая ощущениями и непреходящим чувством радости, даже скорее счастья в груди. Проводила взглядом воеводу, пока тот скрылся за поворотом тропинки, и, улыбаясь самой себе, медленно поднялась на высокое крыльцо. Где замерла и несколько мгновений оторопело хлопала глазами, не веря им.
В углу у двери, привалившись спиной к стене и притулившись у ограды, дремала Ульяна. Сонного покоя на лице не было, напротив, хмурая тревога, а глаза казались припухшими, как от слез.
Опомнившись, алатырница шагнула к девушке, опустилась перед ней на корточки, потрепала по плечу:
– Уля! Ты что здесь? Все в порядке?
Боярышня вскинулась, уставилась на Алёну испуганно, схватила за руки и встревоженно огляделась. Не найдя больше никого, выдохнула со сна сипло:
– Я… Я его… Я его ударила!
И разрыдалась, не в силах и слова больше сказать. Алатырнице один только «он» в голову пришел, но яснее оттого не стало. Как ударила, почему ударила? Почему из-за этого плачет? Всерьез навредила? Ну нет, в такое не верилось, да и после покушения на князя боярышня бы не тут сидела, так что не в этом дело. А в чем? Что же он такое натворил?!
Выяснить у рыдающей Ульяны подробности сейчас не стоило и пытаться, так что Алёна силком заставила ее подняться и под локоть потащила в свою комнату, благо слезы не мешали шагать. Сидеть на крыльце всяко не дело, а там она, может, выплачется и легче станет. Или Стеша опять поможет, в тот раз же получилось.
Рыжая встретила Алёну недовольным ворчанием, но быстро осеклась, стоило заметить гостью. А оценив ее вид и сонное лицо алатырницы, махнула рукой на попытки добиться ответов сразу и взялась за обеих. Получаса не прошло, как они сидели за столом с кружками травяного настоя, каждая со своим, а для смягчения вкуса на подносе стояли мед и варенье в плошках.
Средство это вкупе с легкими лекарскими чарами сделали дело, и вскоре Ульяна смотрела на мир уже почти ясными глазами. Царили в них тоска и тревога, но это сейчас было лучше, чем слезы.
Алёна, которая от напитка немного взбодрилась, сама долго бы не решилась расспрашивать боярышню о подробностях, слишком уж мерзкие мысли лезли в голову. Однако повиновалась выразительному кивку Степаниды, которая сидела поодаль и в предвкушении блестела глазами. Она, кажется, ни о чем дурном не думала, только маялась любопытством.
– Ульяна, что с тобой случилось? – Алатырница так и не нашла, как подойти к вопросу окольным путем, и задала его прямо. Добавила осторожно: – Тебя князь обидел?
– Нет! – Боярышня глянула испуганно, затрясла головой. – Нет, что ты, он не такой, он бы никогда!
– Тогда кто?
– Это я его обидела. – Ульяна еще больше скисла, сгорбилась, обняла ладонями кружку, словно мечтала за ней спрятаться. – Он меня поцеловал, а я… Ударила его по лицу и сбежала, – со вздохом призналась она. Потом испугалась больше прежнего, вскинула взгляд на Алёну: – Ты только никому не говори! Обещаешь? И об этом, и о том, что он… что мы…
– Не скажу, – заверила Алёна. – Вот только… Боюсь, особое отношение к тебе князя и без того не секрет. Я слышала, на празднике судачили, что вы… В общем, гадости говорили. И, наверное, еще будут.
Они немного помолчали. Ульяна глядела в полупустую кружку, хмурилась и вздыхала. Наконец Алёна не утерпела и попыталась продолжить:
– Почему ты его ударила? Мне казалось, он тебе нравится.
– Нравится, только… – пробормотала Ульяна. – Подло это, не по-людски, он же женатый! Гадко целоваться, если… Софья хорошая, как так можно?!
– А подарки не от него были? – осторожно спросила алатырница.
– От него. – Боярышня тяжело вздохнула, шмыгнула носом. – Подарки… Я… Я такая дура! – всхлипнула она и принялась за сбивчивый, путаный рассказ.
Да, впрочем, говорить-то было не о чем. Все сложилось за несколько седмиц, исподволь, и чем дольше Алёна слушала, тем больше жалости вызывала Ульяна. И на князя не получалось сердиться. Пытаясь поставить себя на место боярышни, она все меньше понимала, кто и насколько виноват. На ее месте алатырница бы тоже, наверное, не сумела проявить благоразумие. Да и князь…
Ульяна тогда только приехала в столицу, во дворце никого не знала, очень стеснялась и оттого время больше проводила одна, несмотря на наказы и беспокойство родных. Вот и тем утром сидела на скамье в саду, грызла яблоко и увлеченно читала книгу, когда Ярослав по случаю шел мимо. Боярышня его, конечно, не признала. А он сам и не назвался как следует – от неожиданности, да и без чинов в кои-то веки поговорить хотелось.
Он шутил. Поддразнивал. Смешил и сам смеялся. Называл ее яблочком – мол, яблочко яблоком хрустит, – но выходило не обидно, а забавно. С полчаса они тогда проговорили – не заметили, как время пронеслось. Звонница напомнила, и князь поспешил вернуться к делам. Но условились встретиться назавтра там же.