В голову приходили Таиланд, Куба, Мексика — страны, где легко затеряться.
Прервав мои размышления, в доме загорелся свет, потом дверь открылась, и я увидел ее. Волосы темнее, чем мне помнилось, но глаза все те же. К уху прижат телефон, на губах легкая улыбка, возникшая в процессе разговора. Сестра резко перестала улыбаться, потрясенная сначала моим внешним видом, а потом тем — кто я.
— Я перезвоню, — сказала она собеседнику.
Я почему-то сразу узнал ее голос. Наверное, он был похож на мой собственный. От прилива чувств защемило в груди, в горле и где-то выше. Я покачнулся.
Энни со смешком коснулась моей руки, будто хотела убедиться, что я настоящий:
— Эйдан?
Я кивнул.
— Зайдешь?
Она повела меня внутрь, потом обернулась и после секундного замешательства обняла. Я медленно поднял руки, тоже обнял ее, и мы простояли так целую минуту.
В гостиной царил уютный беспорядок. Книги, пластинки, ноутбуки, одеяла, на одном из которых она сидела возле дивана. Мы оба сели, она присмотрелась к моему лицу:
— Ты подрался?
— И, представь себе, даже победил. Челюсть скрепили проволокой.
— Сказала бы, что хорошо выглядишь, но…
— Наверное, надо было сначала сообщение послать.
— Наверное, надо было прийти на много лет раньше. Я даже не знаю, что сказать. У нас есть время? То есть у тебя?
Я кивнул, понимая, что, возможно, лгу.
— Сколько прошло лет?
— Двадцать два года, — отозвался я.
Энни с серьезным видом кивнула.
— А еще девять месяцев, три недели, четыре дня и шесть часов… — продолжил я.
Она рассмеялась.
— Иногда мне казалось, что я тебя выдумала. — Она помотала головой. — Ну, как будто что-то не то запомнила, понимаешь? И что этого всего вообще не было.
— Было, — сказал я.
— У меня так много вопросов! Куда тебя отправили после того, как я уехала из «Оукса»? Мне всегда было интересно…
— В приемную семью, сначала в одну, потом в другую.
— Но не усыновили?
— Слишком взрослый был, — сказал я, почему-то стыдясь и чувствуя, что краснею. — И слишком вспыльчивый. Не нашлось для меня подходящей семьи.
Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали жалостно, но Энни восприняла их серьезно. Приподняла мне голову, заглянула в глаза:
— Но теперь ты ее нашел.
Я кивнул. Она кивнула в ответ и убрала руки от моего лица:
— Почему ты пришел? То есть почему сейчас?
— Ты заходила, — сказал я. Действие таблеток заканчивалось, говорить становилось все труднее. — Я подумал, вдруг это важно.
— Мне звонили из социальной службы, — сказала она. Я закрыл глаза, а она продолжила: — Думаю, тебе тоже…
Я кивнул в знак согласия.
— Ей плохо, Эйдан…
— А когда было хорошо? — Я открыл глаза.
— Никогда, — согласилась Энни. — Но у меня выдался тяжелый месяц. На прошлой неделе умерла моя приемная мать, Элиза. Наверное, поэтому я согласилась навестить Кристин. И наконец набралась смелости прийти к тебе. Кроме тебя, у меня никого не осталось.
Ее голос дрогнул, и я отвел взгляд.
— Как ты узнала, где меня искать?
— От социального работника, — сказала она. — Сандры, кажется? Она сказала, что Кристин дала ей твой адрес. Вы общались?
Я озадаченно нахмурился, покачал головой, не понимая, почему мать следила за мной. Вряд ли ею руководил материнский инстинкт. После стольких-то лет.
— Вот я и подумала, может, съездим к ней вместе?
Я вспомнил о сумке в тайнике, о воображаемом гостиничном номере с мини-баром, который мне так хотелось опустошить. О том, что часы тикают, а значит, я не могу согласиться.
Потом посмотрел на сестру и кивнул:
— Когда выезжаем?
6
Я упал на матрас в свободной комнате и уснул, как подстреленный. Такое было уже дважды за последние сутки. Эта мысль промелькнула в мозгу последней. Под утро простыня присохла к одному из открывшихся на лице порезов. Я сгреб белье с матраса и спустился вниз в поисках стиральной машинки.
Вместо этого нашел спящую за столом сестру. Голова на сложенных руках, рядом закрытый ноутбук. На кухонной столешнице кружка с заваренным, но нетронутым чаем из пакетика. Совершенно остывшим. Сколько она так просидела?
Я прошел в кладовку, загрузил белье в машинку и поглядел в зеркало. Припухлость почти не спа́ла за ночь, только видоизменилась. Я нашел пузырек парацетамола и упаковку ибупрофена, выпил по четыре таблетки каждого лекарства, оставшиеся сунул в карман и вернулся на кухню. Энни проснулась и смотрела на закрытый ноутбук.
— Я там простыни кровью измазал, — сказал я, пробуя голос. Он звучал так, будто я говорю сквозь стиснутые зубы.
Энни обернулась, и стало понятно, что радость от встречи с давно потерянным братом несколько поутихла. Теперь я был просто чужаком, оказавшимся утром в ее доме.
— Стирать не обязательно.
Я обошел стол и сел напротив нее, чтобы ей не приходилось оборачиваться.
— Люблю уничтожать за собой улики.
Энни ничего не сказала.
— Что-то случилось?
— Знаешь, как я узнала, что ты полицейский? — спросила она.
Я понял, что она читала ночью, и кивнул:
— Увидела мою фотографию и имя в газетах. Отправила письмо в участок.
— И с тех пор гадала, получил ли ты его…
— Я его храню с тех пор.
— Почему не ответил?
— Влип в неприятности, — признался я. — И еще постыдился.
Она поглядела на закрытый ноутбук:
— Так эта история правда?
— Частично.
— Про кражу наркотиков из хранилища?
Я кивнул.
— Тебя уволили?
— Не тогда.
— А теперь?
— Да.
— А наркотики?
— Больше не употребляю, — сказал я, надеясь, что она не слышала, как пузырек с парацетамолом бренчит у меня в кармане.
— Неприятности не закончились?
— Официально я не уходил из полиции, — признался я, ненавидя звук собственного голоса. Резкий и сухой тон. — Я не всегда поступал правильно… — Сказав это, я подумал о Лиззи Мур, Тессе Кляйн, Наоми. — Иногда даже не пытался.
— Понятно. — Энни отодвинула ноутбук и посмотрела мне в глаза. — А сейчас пытаешься?