История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 178

Опасаясь быть обвиненным, после десятилетнего пребывания на Кавказе, в незнании и непредусмотрительности тогдашнего положения дел, Ермолов писал государю, что еще за год он предсказывал неизбежность войны с персиянами, но его донесениям не верили, а граф Нессельроде был убежден, что войны с Персией не будет ^[872]. Главнокомандующий просил императора обратить внимание на прежние донесения и на нижеследующее:

«При всеподданнейшем рапорте моем, – писал Алексей Петрович ^[873], – имел я счастье представить вашему императорскому величеству список двух бумаг моих: одной в собственные руки в Бозе почившего императора, другой – управляющему Министерством иностранных дел графу Нессельроде, но не дерзнул представить полученного мною на сии бумаги высочайшего рескрипта.

При сем в воззрение ваше, всемилостивейший государь, список с рескрипта сего всеподданнейше повергаю. Ответ графа Нессельроде был совершенно того же содержания и только подсказывал, что в высочайшем рескрипте заключалось, к несчастью, его собственное суждение.

Ищу, государь, оправдать себя во мнении вашем, ибо не имею счастья быть известным вашему императорскому величеству. К тому же начало службы моей, новому моему государю, сопровождаемо обстоятельствами, которые наружностью своею могут обвинить меня. Если бы обстоятельства сии мне одному грозили лишением репутации, умел бы я заставить молчать частные мои выгоды; но когда затмевают славу оружия нашего, и в неприличном виде является могущество и величие русского государя. Репутация моя перестает быть достоянием частным и не должна терпеть или от неблаговоления лично ко мне министра, или от совершенного невежества его относительно дел здешней страны и состояния Персии.

Не переставал я описывать шаха человеком праздным, преданным сластолюбию и любящим покой, но в то же время говорил, что неограниченную доверенность имеет он к наследнику Аббас-Мирзе, слепо следует во всем его мнению, и что сей в пользу свою наклоняет волю его по произволу. Сего последнего описывал я самых коварных свойств: высокомерным, другом всех желающих нам зла, имеющим дерзкие замыслы, которые тем более смирять надлежало, что он чувствовал необходимость поправить невыгодное о себе мнение в народе, чего не иначе мог он достигнуть, как приобретением военной славы.

Бывши в 1817 году в Персии послом, уклонился я от формального признания Аббас-Мирзы наследником, познав хорошо его свойства и намерения, с каковыми старается он ввести европейские учреждения, что всеконечно нам полезным быть не может. Впоследствии он признан наследником, и на нас возложена обязанность поддерживать его оружием. С сего времени не сомневался он преодолеть старшего брата своего, врага непримиримого, твердого и решительного, который готов был оспаривать принадлежавший ему по всем правилам престол и многих имел приверженцев. После смерти брата, тому уже пять лет, Аббас-Мирза сделался единовластвующим. Смирились многочисленные братья его, между коими могли возникать опасные ему соперники. Утихли разные партии, угасли внутренние неудовольствия, и народ, имевший в ненависти презрительный род Коджаров, рабственно покорствовал злодейской воле, видя могущественное России покровительство.

В Петербурге чиновники персидские принимались с особенною почестью, которые, возвращаясь домой, уважение, им оказанное, представляли как дань, принадлежащую силе персидской державы никогда благоволением (русского) императора. В то же время бывшего в Петербурге нашего поверенного в делах при персидском дворе г. Мазаровича не удостоил граф Нессельроде представления государю. Доведено было о сем до сведения Аббас-Мирзы, и он, имевши к г. Мазаровичу особенную доверенность и даже приязнь, перестав почитать его себе нужным, стал отдалять его, уразумев, что ему выгоднее иметь непосредственное сношение с графом Нессельроде, коего прозорливость легко мог он обмануть в отдалении, тогда как не мог он укрыться от ближайших наблюдений г. Мазаровича. Сему, так же как и мне, не верили и, сверх того, наделяли предписаниями, которые наконец заставили его просить увольнения от должности, и десятилетняя опытность сего способного и ловкого чиновника осталась без всякой пользы для нашего министерства.

Мне повторяемы были беспрестанно наставления всячески стараться удерживать приязненные связи и в обязанность поставлено снисхождение к поступкам персиян, нередко весьма наглым. Угождения принимаемы были робостью с нашей стороны. Англичане уверяли, что без согласия европейских кабинетов не может Россия объявить войны Персии.

Итак, приуготовлялась начатая ныне война персиянами. Позволительно угадывать, что война сия есть преддверие войны с Портою, ибо, без надежды на то, не решились бы персияне поступить с такою наглостью.

Простите, всемилостивейший государь, простосердечное изложение моих чувств. С таковыми проходил я служение покойному императору, превыше заслуг благотворившему мне. Ту же беспредельную приверженность и те же чувства во всей прямоте их вам, государь, посвящаю».

По своему резвому обвинительному тону донесение это произвело неприятное впечатление в Москве. Обвиняемые в пренебрежении и непонимании политического хода событий лица, находясь ближе к императору, чем главнокомандующий на Кавказе, имели все шансы к оправданию. Они успели не только оправдаться, но, в свою очередь, обвинить Ермолова в заносчивости, в желании возбудить войну, в неумении вовремя сосредоточить свои силы, в отсутствии боевых способностей и в огромных беспорядках, существующих в управлении краем. Император читал представленную начальником главного штаба бароном Дибичем записку, характеризующую Ермолова и составленную со слов Талызина, служащего на Кавказе и временно приезжавшего в Петербург.

– Я изучал характер Ермолова, – будто бы говорил Талызин, – как лица исторического, и нахожусь в приятельских связях с весьма близкими к нему особами. На Ермолова никто не имеет влияния, кроме его собственного самолюбия. Он некоторым своим любимцам позволяет себе говорить иногда правду и даже требует этого, но никогда не следует их советам. Чем умнее человек, находящийся при нем, тем он менее следует его влиянию, чтобы не сказали, что им управляют. Таким образом, сбыл он с рук нынешнего бессарабского губернатора Тимковского, который утруждал его своими планами и советами. Более всех Ермолов любит Грибоедова, за его необыкновенный ум, фанатическую честность, разнообразность познаний и любезность в обращении. Но сам Грибоедов признавался мне, что Сардар-Ермулу, как азиятцы называют Ермолова, упрям как камень и что ему невозможно вложить какую-нибудь идею. Он хочет, чтобы все происходило от него и чтобы окружающие его повиновались ему безусловно. Отчасти Ермолов и прав; ибо в отдаленном крае, который всегда на неприятельской ноге, будучи всегда окружен шпионами горных народов и владетелей азиятских областей, малейший вид, что кто-нибудь действует умом на Сардаря-Ермулу, может унизить его в глазах азиятцев. Ермолов имеет необыкновенный дар привязывать к себе близких к нему людей, и привязывать безусловно, как рабов. Они знают его и недостатки, но любят его. В шутку Ермолов разделяет своих приближенных на две части: одних называет моя собственность, а других – моя личная безопасность. Первые суть те, которым он делает поручения, а иногда доверенности; вторые – удальцы и наездники, вроде Якубовича. Офицеры и солдаты весьма любят Ермолова за весьма малые вещи он позволяет солдатам, на переходах и вне службы, ходить в шароварах и широком платье; офицерам в фуражках и кое-как; мало учит и восхищает своими bons mots ^[874]. В нужде делится последним. Важная добродетель Ермолова, что он некорыстолюбив и не любит денег. Оттого статские чиновники не любят его, и хотя он не весьма бдительно истребляет лихоимцев и злоупотребления, но зато, если откроет, беда! – и его боятся как огня.