Мессалина . А вот мы с тобой пропадем. Есть-то ты хочешь, несмотря на любовь к истине.
Дион . Что ты скажешь, опять она спугнула мысль!
Мессалина . Ничего, у тебя их хватит – ровно столько, чтоб нас совсем погубить.
Дион . И когда издадут закон, запрещающий браки? Столько бессмысленных законов, а разумного – ни одного!
Мессалина . Вот уж бы ты развратничал тогда, бесстыдник.
Дион . Месса!
Мессалина . Думаешь, я не видела, как ты пялил глаза на всех женщин в тот вечер!
Дион . Месса, до того ли мне было?!
Мессалина (всхлипывает) . У тебя на все есть время, кроме жены. Верно сказал император, что на мораль ты плюешь.
Дион . Ну и ступай к своему императору, раз ты с ним заодно. Мир отравлен предательством.
Мессалина (плача) . Уж и весталки ему понадобились, распутнику. Хоть бы весталок оставил в покое.
Дион . Дай-ка мне валек, сейчас я тебя проучу.
Мессалина . Спасибо цезарю, что послал тебя от греха подальше. Сразу видно, он думает о семье. А ну попробуй только подойди… (Поднимает валек.)
Дион (возвращаясь на место) . Можешь беситься хоть до утра – слова от меня не дождешься.
Пауза.
Мессалина . Похудел ты, Дион.
Дион . Ничего я не похудел.
Мессалина . Щеки совсем ввалились.
Дион . Подумаешь, горе!
Мессалина . Один нос на лице…
Дион . Хватит и одного.
Мессалина . На ночь я натру тебя настоем из сухих трав. ( Помолчав, не без кокетства. ) Дион, а я очень изменилась?
Дион . Увы, ничуть.
Мессалина . Грубиян ты, хоть и поэт.
Пауза.
Смотри-ка, кто-то идет.
Дион . Что тебе до того?
Мессалина . Все-таки интересно.
Показывается человек в плаще, наполовину скрывающем его лицо. Он ступает осторожно, поминутно озираясь.
Прохожий . Вот дом, в который, должно быть, редко заглядывают. Не можете ли вы приютить меня, добрые люди?
Дион (не оборачиваясь) . А кто ты такой?
Прохожий . Человек.
Дион . Ого, как ты занесся. Да знаешь ли ты, что человек это больше, чем цезарь?
Прохожий . Теперь знаю, Дион. (Отбрасывает плащ.)
Мессалина . Силы небесные?!
Домициан (меланхолично) . Да, это я.
Дион . Не объяснишь ли, что все это значит?
Домициан . Скрыться мне надо, дружок, вот какие дела. Исчезнуть, растаять, словно и не было меня вовсе. Луций Антоний Сатурнин, разрази его гром, может через два дня появиться в Риме. Сложная ситуация, братец ты мой, напряженная обстановка. Да и неблагодарных людей в наши дни развелось предостаточно, – того гляди, получишь кинжал меж лопаток, а то и другую какую-нибудь неприятность. Мало ли охотников найдется отличиться перед Луцием за мой счет. Одним словом, приюти меня, друг, покамест гоняются за мной недоброжелатели. Людям известно, что был у нас спор, у тебя-то меня искать не станут.
Мессалина . Вот как ты заговорил, чудеса да и только! Выгнал моего мужа взашей и называешь это спором.
Домициан . Женщина, каждый спорит как может.
Мессалина . Будь я Дионом, приняла б я тебя, как ты его принял, невоспитанный человек!
Домициан (обидевшись) . Дион, если ты хозяин в своем доме, прикажи ей не вопить так, точно ее плетьми стегают, – в Риме слышно!
Мессалина . Дион, если ты мужчина, не разрешай каждому встречному оскорблять твою жену!
Домициан . Дион, сатирики лежачих не бьют. А в тебе, голубка моя, рассчитывал я найти больше участия. Что поделаешь, озверели люди, совсем в них теплоты не осталось.
Мессалина . Какое участие хотел ты во мне найти? Я семейная женщина.
Домициан . Дион, заткни ей рот и объясни, что жена поэта должна что-то и днем соображать.
Мессалина (всплеснув руками) . Бессовестный, откуда тебе знать, какова я ночью?!
Домициан (с досадой) . Прости меня, женщина, за то, что я тебя похвалил.
Дион . Ну, тихо. Не пристало вам ссориться, как менялам на Большом Рынке. Оставайся, никто тебя не тронет. Мессалина, дай нам вина.
Мессалина (ворчит) . Благодаря его милостям вина-то осталось на самом донышке. (Уходит.)
Домициан . Терпеливый ты человек, приятель, что и говорить.
Дион . Чтобы быть нетерпеливым, у меня мало возможностей. Ладно, Домициан, садись.
Входит Мессалина с вином, кружками и сыром.
Мессалина . Лакайте его, не видеть бы мне вас обоих, беспутные. (Уходит.)
Домициан . Не устает же она!
Дион . Сыра все-таки она нам дала. Будь здоров.
Домициан . В добрый час. (Пьют и закусывают.) Хорошо у тебя, братец ты мой. Ты, видно, сердит на меня, а по чести сказать, должен мне быть благодарен. Прислушайся только, какая тишина, какая умиротворенность! Что наши жалкие заботы перед лицом природы? И зачем мне, скажи на милость, императорский венец, если есть на свете такой ветерок, такое солнышко, кружка вина и круг сыра? Эх, если бы Луций Антоний, дурачок этот властолюбивый, понял, что не нужно мне от него ничего, кроме неба да воли. Правь, идиот, коли тебе этого так хочется. Я уж своего хлебнул вдосталь. Но ведь ему голову мою подай, несмышленышу этому, вот что скверно.
Дион . Ах, Домициан, как мудр человек в несчастье!
Домициан . Не всегда, разумный ты мой, не всегда. Опыт необходим человеку, пожить ему надо среди людей. Я ли не был несчастлив в юности своей, на Гранатовой улице? Благодаря сквалыге-отцу моему, божественному Веспасиану, и ханже-братцу моему, божественному Титу, бывало, что и голодал я, приятель, вел нищенский образ жизни, можно сказать. И о чем же я тогда думал, спроси-ка меня? А все о том, как я порезвлюсь, когда стану цезарем. Ну вот, стал я цезарем, слава Юпитеру. Много же радостей я узнал.
Дион . Сам виноват. Ты мог сделать людей счастливыми, а значит – и самого себя.
Домициан . Каких людей, сатирик ты мой? Каких? Я сатир не пишу, а уж их знаю лучше твоего. Все они, как один, неверны, корыстны, суетны. По-твоему, мало я сделал добра? Кто, скажи мне, навел в суде порядок? Кто между тем укрепил нравы? Может быть, не я, не Домициан? А кто был первым врагом кровопролития, даже быков запрещал приносить в жертву? Наконец, ответь по совести, кто, как не я, отказался от наследств, если завещатель оставлял потомство? Все это факты, хозяин ты мой, одни только факты. И чего ж я достиг подобным великодушием? Завоевал уважение, приобрел друзей? Нет, приятель, люди не доросли до гуманности, и неизвестно, когда дорастут. Поэтому правителей, расточавших мало наказаний, следовало бы назвать не добрыми, а удачливыми. Вот папаша мой, божественный Веспасиан, строил из себя доброго дяденьку, а сам был скуп, как последний торгаш, даже нужники обложил налогом, уж не зря его звали селедочником. А ведь как его превозносят! Братец мой, божественный Тит, общий любимчик, красавчик этакий, не брезговал наемными убийцами. Простака Авла Цецину пригласил к обеду, угостил на славу, и только тот встал из-за стола, как его и прирезали. Так за что ж брата славят, правдолюбец ты мой? Уж не за то ли, что он беднягу накормил напоследок? Нет, приятель, не твори добрых дел, а натворил – скрывай их.