Оливер положил руку на ее запястье. Ладонь была теплая, пальцы сильные, и ласковое прикосновение было очень нежным.
– Это было где-то в Сазерленде. Вокруг дома высились горы, а рядом плескалось их собственное озеро. У него был сокол, который прилетал и брал пищу прямо из его рта…
Его рука поползла вверх по ее обнаженной руке, слегка надавливая и массируя.
– …и ручная утка, и собака по кличке Берти, которая любила яблоки…
– Я тоже люблю яблоки, – сказал Оливер.
Он взял длинную прядь волос с ее шеи и положил на подушку. Она слышала, как громко бьется ее сердце. Кожа в том месте, где он ее гладил, как будто горела. Она продолжала говорить, отчаянно стараясь звуком своего голоса заглушить эти тревожные отклики плоти.
– …там была поляна у водопада, куда они часто ездили на пикники. И еще ручей, бежавший через пляж, а в горах водилось много оленей. Он пишет, что водопад был сердцем Бенхойла.
Оливер наклонился и поцеловал ее в губы, и поток слов наконец прекратился. Она знала, что он все равно ее не слушает. Потом он отбросил покрывавшие ее одеяла и просунул руки ей под спину; его губы оторвались от ее рта и, пройдясь по щеке, приникли к ямке на шее.
– Оливер…
Она произнесла его имя и остановилась. Когда он ушел от нее три года назад, она вся как бы застыла, но сейчас под тяжестью его теплого тела она согрелась, ее решимость растаяла, и в ней пробудились давно забытые инстинкты. Она было подумала: «Ну нет» – и уперлась руками в его плечи, стараясь оттолкнуть его, но он был в тысячу раз сильнее, и ее слабое сопротивление было жалким и бессмысленным, как попытка сбросить с себя огромное дерево.
– Оливер, нет.
Она могла бы и не произносить эти слова вслух. Он просто продолжал нежно ласкать ее, и скоро руки ее, как бы сами собой, сползли с его плеч и под курткой обвились вокруг его спины. От него пахло чистотой и бельем, высушенным на свежем воздухе. Она почувствовала на себе, сквозь тонкую хлопковую рубашку, его грудную клетку, твердые мускулы под кожей. Услышала, как он сказал:
– Теперь ты уже не притворяешься.
Последние остатки здравого смысла заставили ее сказать:
– Оливер, здесь Томас…
Ей показалось, что ее слова его позабавили и он беззвучно смеется. Он отодвинулся от нее и встал, возвышаясь над ней во весь рост.
– Это легко устроить, – сказал он и поднял ее на руки так же легко и просто, как носил собственного сына.
Ей казалось, что она невесома, что у нее кружится голова, и стены ее спальни вдруг завертелись и поплыли, и он понес ее сквозь открытую дверь через освещенную площадку в темноту свежепроветренной маленькой гардеробной. Она все еще пахла камфарой, и кровать, на которую он ее опустил, была узкой и жесткой; шторы шевелил легкий ветерок, а накрахмаленная наволочка, когда она коснулась ее шеи, оказалась прохладной.
Вглядываясь в темноту, где с трудом можно было различить его лицо, она сказала:
– Я не хотела, чтобы это случилось.
– Зато я хотел, – сказал Оливер, а она подумала, что ей надо бы рассердиться, но теперь уже слишком поздно. Потому что теперь она уже хотела этого.
Много позже – а она знала, что это было много позже, потому что она слышала перезвон каминных часов, которые пробили два, – Оливер поднялся на локте и склонился над Викторией, ища в темноте пиджак, чтобы достать из кармана сигареты и зажигалку. Язычок пламени на секунду осветил небольшую гардеробную, потом в ней снова воцарилась благодатная темнота, и виден был лишь кончик горящей сигареты.
Она лежала на его полусогнутой руке, положив голову ему на оголенное плечо.
– Хочешь, будем строить планы?
– Какие планы?
– О том, что мы будем делать завтра. Ты, я и Томас.
– Разве я еду с вами?
– Конечно.
– Разве я сказала «да»?
Он засмеялся и, поцеловав ее, сказал «да».
– Я не хочу больше страдать.
– Не нужно так бояться. Тебе вообще нечего бояться. Просто небольшой отпуск, перемена обстановки. Много смеха. Много любви.
Виктория не ответила. Ей нечего было сказать, мысли ее путались. Она только знала, что в первый раз, с тех пор как он оставил ее тогда, она снова обрела чувство покоя и умиротворенности. И завтра или послезавтра она уедет с Оливером. Она снова доверилась ему. На радость или на горе. А вдруг в этот раз что-нибудь да получится? Вдруг он переменился? И теперь все сложится иначе? Если он сумел так сильно привязаться к Тому, то есть вероятность, что он сможет отнестись серьезно и к другим людям. Понять, что такое верность и постоянство, что такое любовь. Но как бы то ни было, жребий брошен. Назад дороги нет.
Она глубоко вздохнула, но вздохнула скорее от сумятицы в голове, нежели оттого, что чувствовала себя несчастной.
– Куда же мы поедем?
– Куда ты захочешь. Интересно, есть ли пепельница в этом темном чулане?
Виктория, протянув руку, нащупала пепельницу, которая, она знала, стоит на тумбочке, и протянула ее Оливеру.
– Как называется место, о котором ты лепетала, когда так упорно старалась не поддаться страсти и уклониться от любовных объятий? То место, которое описывается в «Орлиных годах»?
– Бенхойл.
– Хочешь туда поехать?
– Но это невозможно.
– А почему бы и нет?
– Это же не гостиница. Мы не знакомы с людьми, которые там живут.
– Я знаком. Виктория, святая простота.
– Что ты хочешь сказать?
– Я знаком с Родди Данбитом. Мы встретились два года назад. Сидели рядом на одном из унылых обедов, устроенных телевидением в честь получавших премии писателей. Он был награжден за его последнюю книгу, а мне вручили пустяковую статуэтку за телесценарий о Севилье. Но не в этом дело. Главное, мы сидели там в окружении безмозглых старлеток и алчных, как акулы, агентов и радовались тому, что судьба свела нас вместе. К концу вечера мы уже были друзья до гроба, и он изо всех сил приглашал меня в Бенхойл. До сих пор я еще не воспользовался его приглашением, так что, если хочешь, мы вполне можем поехать к нему в гости.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
– Ты уверен, что это были не пустые слова, которые люди говорят друг другу после приятного вечера, а потом начисто забывают или даже жалеют о сказанном до конца жизни?
– Нет-нет, он не из тех, кто бросает слова на ветер. Он даже дал мне свою визитную карточку этаким старомодным манером. Я могу найти его телефон и позвонить.
– Ты думаешь, он вспомнит тебя?
– Конечно вспомнит. Я скажу, что хотел бы приехать к нему погостить на несколько дней с женой и ребенком.