Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 164

– Полковник Козловский гуляют-с, ваше высочество.

«Гуляйт?» – принц бросился к своему словарю. Каково же было его изумление, когда он находит, что гулять – значит se promener, spazieren. Какой странный обычай гулять, то есть прогуливаться при каких-то неистовых криках, песнях и прочем! Захотелось ему непременно взглянуть на такое прогуливание, и отправился он с ординарцем к палатке Козловского, а там его заметили и уже не выпустили, пока принц не принял участия в пиршестве, пока не осушил достаточного количества стаканов, пока не подвергся качаниям, вскидываниям, лобзаниям… С тех пор он узнал истинное значение слова «гуляет», и как только где-нибудь в лагере раздавались песни, шум, принц восклицал: «А, гуляйт, гуляйт!», что доставляло ему большое удовольствие.

Да, Викентий Михайлович Козловский был таков, но, само собой, только до женитьбы, то есть, кажется, до 1849–1850 годов; с тех пор как семейный человек, наконец, дивизионный генерал, он уже бросил традиции старого кабардинца, остались при нем, однако, все его оригинальности, дававшие обильнейший материал для самых забавных острот и анекдотов, главным специальным мастером коих на Кавказе был упомянутый мною выше подполковник Иедлинский.

Кроме забавной привычки генерала Козловского беспрерывно вставлять в свою речь «так» и «как», я в бытность в Ставрополе не мог не заметить не менее забавной черты какого-то идолопоклонства перед всем аристократическим. С каким-то особым удовольствием и даже гордостью указывал генерал на своих двух адъютантов – графа Потоцкого и графа Ржевуского (как католик генерал Козловский, вероятно, считал нужным дать преимущество польской аристократии, хотя сам до мозга костей был обрусевший человек и женат на русской).

На следующий день обедал я у генерала Капгера, тоже одного из старых кавказских офицеров Генерального штаба, о котором еще придется мне более подробно говорить впоследствии, а на третий, получив несколько бумаг, я откланялся ставропольскому начальству и поскакал назад в Грозную.

В Грозной я застал уже известие, что временно заведовать левым флангом назначается начальник Владикавказского военного округа генерал-майор барон Вревский. Эта меня очень обрадовало, потому что, как я уже рассказывал в начале моих воспоминаний, еще в 1845 году барон Вревский, будучи подполковником Генерального штаба, приезжал в Тионеты и там узнал меня в качестве орудователя всех дел местного окружного управления. Вспомнив об этом знакомстве, подумал я, едва ли он захочет гнать меня назад в Дагестан против желания.

Вслед за мной возвратился из Тифлиса и адъютант Зазулевский с весьма неободрительными известиями о встреченном там приеме. В прежнее время подобные вестники хороших военных дел принимались весьма приветливо, об удачной экспедиции тотчас отдавался приказ по армии, кроме письменной благодарности главнокомандующего начальнику отряда высылались ему несколько солдатских Георгиевских крестов для раздачи наиболее заслуживающим и раненым, разрешалось войти с представлением об отличившихся и т. п. На этот раз ничего подобного не оказалось, напротив, заменивший уехавшего из края князя Барятинского в звании начальника штаба генерал-майор Индрениус отправил Зазулевского назад с какими-то замечаниями о напрасных командировках, или что-то в этом роде, хорошенько не помню. Это была еще одна лишняя неприятность для барона Врангеля, еще один лишний повод для крайнего всеобщего неудовольствие против нового режима. Мы узнали также, что и за всю нашу зимнюю экспедицию ни на какие награды рассчитывать нечего.

Конечно, служить следует не из-за наград, а из-за обязанности исполнять свой долг и прочего. Все это очень хорошо в теории, но плохо применимо на практике, а борьба с установившимися в войсках обычаями, к тому же обычаями, в сущности, безвредными, ни государственных польз, ни нравственности не нарушающими, бесцельно и напрасно раздражает. Было бы очень хорошо, если бы, например, генерал Муравьев обратил внимание на то, чтобы награды не доставались преимущественно и всегда гораздо скорее и легче разным протеже, адъютантам, насылаемым из Тифлиса «для участвования в военных действиях» и т. п., тогда как представления о действительных работниках, фронтовых офицерах, сокращались до minimum’a и хаживали по разным мытарствам целый год, пока, наконец, получалось разрешение; но совсем отказать в наградах за целый ряд опасностей, трудов и лишений похода в суровую зиму, похода, увенчавшегося несомненным полезным результатом, – это было совершенно напрасное и несправедливое невнимание к войскам.

В первых числах мая приехал барон Вревский, а через несколько дней, сдав ему управление и отказавшись от всяких торжественных проводов, выехал из Грозной барон А. Е. Врангель, которого я с Зазулевским проводил до Терека. С грустью расстались мы с начальником редкой доброты и деликатности, без всякой надежды увидеть его когда-либо опять на Кавказе.

Барон Вревский объявил всем представившимся ему, что он никаких перемен производить не намерен, просил всех оставаться на своих местах и продолжать служить при нем так же, как и при бароне Врангеле. О знакомстве со мной вспомнил, и узнав, что я занимался у барона его перепиской, не входившей в прямую обязанность штаба, так сказать, полуофициальной, заявил желание, чтобы я делал то же у него и оставался по возможности каждый день у него в доме. А так как вместе с командованием левым флангом за ним осталось и начальствование обширным Владикавказским округом, то дела оказалось вдвое, и мне приходилось работать-таки порядочно, а еще более разъезжать из Грозной во Владикавказ и обратно то с ним, то одному. Вообще, служба началась для меня весьма деятельная и разнообразная, я был ей чрезвычайно рад, потому что она давала мне обильный запас всяких сведений, расширяла круг моих познаний в военных и административных делах края, наталкивала на много новых знакомств с разными частными начальниками и туземцами, одним словом, была мне очень полезна.

Барон Ипполит Александрович Вревский был человек образованный, умный, чрезвычайно энергический, неутомимо деятельный, притом же достаточно знакомый с Кавказом и местными условиями. Но рядом с этим обладал и крупными недостатками: фантазия его не знала пределов, увлекаясь ею, он никак не мог отделить ее от практической возможности исполнения; решаясь без достаточно зрелого обсуждения и совета с опытными людьми на дело, часто испытывал неудачи, в которых, однако, ни за что не хотел сознаться. К так называемым влиятельным туземцам был слишком доверчив, а вообще к подчиненным относился как-то совершенно безучастно, даже с оттенком презрительности; он ни с кем не был груб, не шумел, не ругался, замечания делал вовсе же в какой-нибудь оскорбительной форме, а между тем не возбуждал к себе симпатии ни отдельных лиц, ни еще более войск, к которым он обращался разве с редким форменным приветствием, не выказывая заботливости или участия, что солдатами тотчас подмечается и весьма основательно оценивается. Был ум, были познания, было достаточно энергии и силы воли, но не проявлялось чувства; вызывалось невольное подозрение в крайнем эгоизме. Таким, по крайней мере, он казался мне в течение нескольких месяцев постоянных близких к нему отношений. Я пользовался все это время его расположением и доверием, исполнял множество его разнородных поручений, кроме благодарности и преувеличенно лестных похвал ничего от него не слыхал и не имею ни малейшего повода набрасывать тень на человека, павшего геройской смертью в бою с кавказскими дикарями. Я воздаю ему должное, но не считаю нужным писать панегирики, скрывая недостатки, свойственные каждому смертному. Заслуги барона Вревского в течение пятнадцати лет на Кавказе несомненны, имя его не исчезнет из летописей Кавказской войны, а несколько слов, быть может, впрочем, и ошибочных (я ведь ни непогрешимости, ни авторитетности за собой не признаю), о его недостатках ни умалить его значения не могут, ни оскорбить его память.