Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 158

Путешествие генерала Муравьева по Кавказской линии продолжалось довольно долго, так что во Владикавказ он прибыл, кажется, через месяц после приезда в Ставрополь. Барон Врангель отправился туда навстречу главнокомандующему, и оттуда уже вместе с ним по Сунженской линии через крепость Воздвиженскую прибыли в Грозную.

Впереди уже неслись слухи о различных неудовольствиях вследствие делаемых барону замечаний, которые тот не оставлял без возражений к крайнему огорчению временно командовавшего тогда на Кавказской линии генерала Викентия Михайловича Козловского, тоже старого ветерана времен ермоловских, храброго и доброго человека, но не обширного ума и недостаточно самостоятельного. Почтеннейший Викентий Михайлович разными знаками и дерганием за полы сюртука старался удерживать барона Врангеля от возражений, но напрасно: «Барон Александр Евстафьевич, как, вы раздражаете, как, главнокомандующего, как…». Все предвещало неладный исход этих недоразумений, и мы, более близкие к барону люди, стали предчувствовать возможность перемен.

К приезду главнокомандующего, по обыкновению, был выстроен почетный караул, ординарцы и длинный ряд офицеров, не во фронте состоящих. Покончив с первыми, выразив легкое неудовольствие генералу Бакланову за то, что ординарцы-казаки не умели исполнить какой-то мудреной кавалерийской команды «вольт направо» (странное требование от донских казаков на Кавказе! Этого, без сомнения, и нижегородские драгуны не сумели бы сделать, хоть и ходили героями в атаку на турецкие каре), Н. Н. Муравьев подошел к офицерам, которых барон называл ему по имени. По наружности, по голосу я уже заметил, что барон Врангель не в духе, он даже ошибался в фамилиях или не тотчас вспоминал иного офицера. Дошла очередь до меня.

– Поручик Дагестанского полка… – Но фамилия не давалась сразу, и я поспешил сказать.

– Этот же зачем здесь у вас? – обратился главнокомандующий к барону Врангелю.

– Жалонерный офицер, ваше высокопревосходительство.

– Ну, помилуйте, какой вам здесь жалонерный офицер нужен! Разве вы дивизионные учения производите?

Понятно, что подобное замечание в присутствии всех подчиненных не могло не оскорбить генерала, главного местного начальника. Хотя, положим, в жалонерном офицере действительно никакой надобности не предстояло, и это звание было мне присвоено формальности ради, но какая особенная беда или какое злоупотребление заключалось в том, что начальник дивизии прикомандировал к своему штабу офицера из подчиненного ему полка? И разве подобное замечание нельзя было сделать после, наедине, без оскорбления самолюбия начальника перед подчиненными? Тогда барон Врангель, не будучи под впечатлением раздражительности, мог бы объяснить, что не может обходиться двумя штатными адъютантами и встречает недостаток в доверенных офицерах для исполнения массы разнородных поручений на пространстве обширного района и т. д.

Со своей стороны, я при сказанных словах главнокомандующего жестоко струсил. «Кончено, – думаю себе, – велит тотчас отправить обратно в полк», а самая мысль о такой отправке приводила меня в отчаяние: «О, Господи, неужели опять в Ишкарты или Чирь-Юрт, в лапы какого-нибудь Б.!».

Якорь спасения нашел я только в приехавшем с новым главнокомандующим П. Н. Броневском, бывшим моим полковым командиром, а теперь опять полковником Генерального штаба и корпусным обер-квартирмейстером, который во время возникшего по моему поводу эпизода, стоя позади Муравьева, улыбался. Помня его внимание к моей службе в полку, я надеялся на его помощь и не ошибся. После смотра я поспешил ему представиться, рассказал, каким образом попал в Грозную, рассказал и о всех невзгодах, вынесенных в полку после его отъезда, и просил содействия в случае, если главнокомандующий приказал бы отправить меня в полк. П. Н. обещал мне это, присовокупив, что едва ли в нем представится надобность. И действительно, я был забыт, к большому моему удовольствию.

Дальнейшее пребывание Н. Н. Муравьева в Грозной в течение двух-трех дней было рядом однородных действий, носивших на себе характер большой мелочности, возводимой в нечто, имеющее государственную важность. Прибыв на Кавказ в начале 1855 года, в такое критическое время, после целого года междуначалия (иначе нельзя назвать временное заведывание Кавказом генерала Реада), генерал Муравьев не спешил в Тифлис, где его ожидали самонужнейшие военные и гражданские дела и где он мог почерпнуть подробнейшие сведения о положении всех отраслей обширного, незнакомого ему управления. В течение пяти-шести недель, употребленных на переезд от Ставрополя до Тифлиса, он заезжал, как уже сказано, в разные мелкие укрепления и занимался, между прочим, поверкой списочного состояния людей в ротах, входил в исследования, зачем допускаются такие расходы людей, как воловщики, угольщики и т. п., находил все это не только лишним, но противозаконным, между тем как на Кавказе по местным условиям войска не могли существовать без собственного полного хозяйства, и следовательно, должны были отряжать для этого нужных людей. Не довольствуясь списками, главнокомандующий приказывал выводить роты, поверял людей, входил в словесные разъяснения с ротными и батальонными командирами, вгонял их в лихорадочное состояние, при котором эти господа, вообще не одаренные большим даром слова и смелостью говорить с начальством, совершенно терялись, не могли дать нужных объяснений и как бы оправдывали подозрения и обвинения генерала.

Трудно теперь вспомнить все различные случаи, вызывавшие и общее неудовольствие, и недоумение. Я приведу здесь несколько примеров, сохранившихся в моей памяти, по которым всякий легко может видеть, что Н. Н. Муравьев в эту эпоху поступал как бы в разлад со своим умом, образованием и характером. Не должно забывать, что речь идет не об обыкновенном каком-нибудь генерале, бригадном или дивизионном начальнике или даже корпусном командире внутри России, в мирное время инспектирующем свои части; говорится о наместники кавказском, облеченном почти царской властью в огромном крае с четырех с половиной миллионным разноплеменным населением, треть коего была не покорна и стояла против нас с оружием в руках, в крае, граничащем с двумя главными мусульманскими государствами, с одним из коих мы были в войне; говорится о главнокомандующем большой полуторастотысячной армии, разбросанной на громадных тысячеверстных расстояниях, среди исключительных местных условий. Это большая разница, и Н. Н. Муравьев, очевидно, не сразу овладел своей ролью, не сразу стал на высоту взглядов, соответствовавших его новому званию, он все еще оставался в роли командира корпуса внутри России, где круг деятельности ограничивался чисто фронтовыми задачами и где, в те времена в особенности, считалось великой заслугой за мелочами забывать о важнейшем… Не должно забывать также, что Кавказ, его политические и военные условия вырабатывали из войск своеобразные типы, далеко не подходившее к типам гренадерского корпуса, расположенного в Новгородской губернии, где Н. Н. Муравьев до назначения на Кавказ мог быть уверенным не встретить критической оценки своим действиям. Принцип слепого повиновения войск тут ни при чем, и те же кавказские войска, смевшие свое суждение иметь, по приказанию Муравьева шли на штурм Карса – разбивать толстые брустверы укреплений своими руками, ложились тысячами и отступали только по приказанию его же. Способность и навык критически относиться к разным распоряжениям не мешали исполнять приказания, но вместе с тем выдвигали много людей, оказавшихся способными для самостоятельной деятельности, и доказывали присутствие жизненного элемента там, где в прочих частях армии господствовала тупая оцепенелость. Н. Н. Муравьев как образованный, ученый человек должен бы сочувствовать подобному направлению, его должно бы радовать, что он найдет среди подчиненных людей не исключительно пешек, а мыслящих, способных к обсуждениям, что войска его не просто стенобитная машина, механически двигающаяся по данному толчку, а живые люди, воодушевленные энтузиазмом, честолюбием, умеющие применяться к условиям, к характеру противника и т. п.