Русский Зорро, или Подлинная история благородного разбойника Владимира Дубровского - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Миропольский cтр.№ 77

Потрясённый Владимир молчал; Жюльетта всё крепче сжимала его пальцы.

– Ну скажи, скажи: чем ещё я могу искупить свою вину и доказать свою любовь? Я изошла слезами, узнав о своей ошибке. Я спешила сюда из Петербурга, чтобы упредить великого князя. Я помогла тебе бежать из тюрьмы и помогу скрыться за границей… Уедем! Заберём ларец и уедем в Европу. Ожерелье продадим графу Валицкому – ты же помнишь его в Петербурге? – он совершенно несносный старик, но заплатит любые деньги. Покуда записки графини у нас – мы в безопасности… Уедем, прошу тебя! Ведь мы ещё можем быть счастливы; мы должны быть счастливы!

Баронесса умоляюще заглядывала в глаза Дубровскому – и дождалась, пока он ответит на её пожатие. Поднеся руки Жюльетты к губам, Владимир прошептал чуть слышно:

– Лили… бог мой… Лили…

Зимою Нащокин, прикатив из Москвы в Петербург, застал Пушкина всё в том же пасмурном настроении: за несколько месяцев, пролетевших с их осенней встречи, в денежных его делах мало что изменилось. Когда Павел Воинович, румяный от февральского мороза, явился на пороге квартиры своего друга, – тот лежал в кабинете на диване и просматривал копию отцовской доверенности, составленную полуграмотным управляющим. В руке далеко от глаз держал Александр Сергеевич круглые очки, которыми, словно лупою, водил по строкам.

Пушкин со вздохом отпустил желтоватый лист, который спланировал и лёг на пол, а сам взялся за следующий.

Описание продолжал перечень сенных покосов, кустарников, строевого леса, прочего имения и оброчников, кои платили в год десять тысяч рублей. Пушкин снова вздохнул: у отца снова случилась нужда в деньгах, а самому ему предстояло в который раз перезаложить свою часть кистенёвских крестьян…

…и тут вошёл к нему Нащокин, раскрыв объятия, со словами:

– Ну, здравствуй, Александр Сергеевич! Рад поздравить тебя академиком!

Пушкину приятно было слышать напоминание о том, что в январе его избрали, наконец, в Российскую академию заодно с несколькими знаменитыми литераторами, и всё же он спешил заговорить с гостем о делах.

– Что, любезный Павел Воинович? Получил ли ты нужные бумаги для залога Кистенёвки? Тысячу с ломбарда тебе отдали? И взял ли ты у сенатора Салтыкова расписку на две тысячи?

Покуда слуги накрывали в столовой, пришлось Нащокину давать полный отчёт обо всём, что так заботило Пушкина, который сетовал:

– Жизнь моя в Петербурге ни то ни сё. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде – всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения. Надеюсь летом, после родов жены, отправить её в калужскую деревню к сёстрам, а сам съезжу в Нижний да, может быть, в Астрахань. Путешествие нужно мне нравственно и физически…

Слушая друга, Нащокин озирал кабинет. Порядка в нём не было, но по разложенным тут и там бумагам вполне можно было судить, чем занят Александр Сергеевич. Пухлые папки «Следственного дела о Пугачёве» соседствовали с «Донесениями графа Суворова во время кампании 1794 года», его же «Донесения» 1799 года лежали рядом с подшивкой приказов по войскам…

– Это граф Чернышев мне удружил, – заметив интерес Павла Воиновича, сказал Пушкин. – Днями доставили сии драгоценные материалы с фельдъегерем из архивов Главного штаба и Военного министерства. Уж и не знаю теперь, как благодарить его сиятельство. «История Пугачёва» наконец двинулась, государь дозволил мне на четыре месяца съездить в Оренбург и Казань, пугачёвские места посмотреть. И ещё задумал я роман из тогдашней жизни…

– Погоди, – удивился Нащокин, – только в декабре ты хвалился, что пишешь роман про Дубровского и в две недели окончил первый том. Я уже хотел для тебя разузнать в Раненбурге, что там приключилось после того, как шайку разогнали, а его взяли в острог… Ах, Пушкин, Пушкин! Да ты, никак, уже сам всё додумал и успел закончить?!

Пушкин развёл руками, честно признавшись:

– Бросил я тот роман. Начал хорошо, да и бросил. Днями в папку черновики сложил – и в стол. Теперь уж вряд ли стану к ним возвращаться.

– Но почему?! Ты же говорил, что история выходит под стать Вальтеру Скотту. Что может быть лучше доброго бульварного романа? Верный способ деньгу зашибить!

– Как не так. – Пушкин помрачнел. – Сам суди. Вальтер Скотт, земля ему пухом – он умер недавно, ты знаешь?.. Скотт об англичанах писал, не о русских. Об англичанах и у нас можно сочинить что угодно, ни от кого слова поперёк не услышишь. Но Дубровский-то не англичанин… И где ж это видано, чтобы в России у законного хозяина по суду в пользу сильного имение отняли?! – Он криво усмехнулся. – Никогда здесь такого не бывало, это тебе любой цензор скажет и печатать не разрешит… Переименуй героя в Островского – станут говорить, что речь о Польше, а там недавно только всё успокоилось, и лишний раз напоминать об этом не надобно. Троекурова как ни назови, мигом дюжина генералов себя в нём призна́ют и нажалуются государю – мол, Пушкин, сукин сын, сатиру на них пишет и напраслину возводит… Да и скушно мне стало, если правду сказать. Для двух томов интриги хватает, но третий… Жестокий романтизм и ничего более. Вот, изволь!

Пушкин легко поднялся с дивана и вытащил из ящика стола картонную папку, полную исписанных листов. Наскоро пересказав другу, чем литературный Дубровский рознился с настоящим, он продолжал, мельком заглядывая в последние страницы записей:

– Что может статься после того, как Дубровский лишился разбойников? Надобно ему бежать из острога и скрываться в Европе. Мария Кириловна тем временем грустит и тоскует в замужестве с постылым князем. Дубровский томится там, она здесь. Пытаются забыть друг друга – тщетно. Проходит несколько лет; князь умирает, молодая богатая вдова едет в Петербург. Дубровский тоже является сюда под видом англичанина. Он теперь игрок, играет по-крупному, бывает в клубах, в одном из них встречает Марию Кириловну, и чувства их вспыхивают с новою силой…