Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - читать онлайн книгу. Автор: Питер Акройд cтр.№ 99

Это была одна из самых эксплуатируемых групп рабочих, полностью зависевшая от случайных заработков. Бесчеловечная система заставляла их целыми днями толпиться у ворот дока в надежде, что кого-нибудь из них наймут на разгрузку. Бен Тиллетт рассказывал: «Нас загоняют в сарай, поделенный на две части длинной железной решеткой. Перед ней прохаживается взад-вперед бригадир или подрядчик с видом торговца, выбирающего скотину на рынке, и высматривает в толпе людей, которые в своем стремлении получить работу готовы топтать друг друга ногами и грызться, как дикие звери».

Это был один из последних пережитков прошлого, сохранившихся на берегу Темзы. Вскоре и от него не осталось следа. Впервые с 1797 года Лондонский порт закрылся. В переговорах участвовали кардинал Мэннинг и Армия спасения. Мэннинг нередко появлялся там, где обострялись социальные противоречия. Честертон писал, что он напоминал «призрак, одетый в пламя», и люди на Кенсингтон-Хай-стрит падали перед ним на колени. Мы можем предположить, что среди упавших на колени было немало ирландских бедняков, надеявшихся на закон о фиксированной заработной плате, который облегчил бы их тяжелое положение. Спор был урегулирован в сентябре после неожиданного появления профсоюза портовых рабочих, ставшего силой нового столетия. У среднего класса снова пробудилась совесть, и в профсоюзные фонды было внесено 18 000 фунтов стерлингов. А после того, как профсоюзы Австралии отправили своим нуждающимся товарищам еще 30 000 фунтов стерлингов, забастовщики одержали окончательную победу.

В декабре 1889 года Энгельс писал: «Люди совершенно иначе мобилизуются для работы, поднимают на борьбу колоссальные массы, потрясают общество гораздо основательнее и выдвигают гораздо более далеко идущие требования». В Annual Register сформулировали это иначе: «Едва ли не впервые представители класса квалифицированных рабочих проявили готовность объединиться с неквалифицированными трудящимися и поддержать их». Таким было лицо нового профсоюзного движения. Оно должно было помочь тем, кто до сих пор не получал помощи, и предъявляло одновременно экономические и политические требования. Старые профсоюзные лидеры одевались как работодатели: дорогие пальто, золотые цепочки для часов и цилиндры. Новые лидеры выглядели как простые рабочие. Они говорили, что сломать один прутик легко, но переломить связку из пятидесяти прутьев намного сложнее. От Ливерпуля до Лондона раздавались возгласы: «Профсоюзы для всех!» Профсоюзное движение коснулось даже Вестминстера. Группа из 70 радикальных либералов вместе голосовала по социальным вопросам и даже избрала собственного лидера. Весной 1890 года в Англии прошла первая первомайская демонстрация: «Огромные толпы растянулись, насколько хватало глаз… С музыкой и знаменами шли более ста тысяч человек». По крайней мере, так это видел Энгельс. Однако в этот же период Джозеф Чемберлен рекомендовал выставить объединенный профсоюзный фронт против угрозы социализма и самоуправления Ирландии, и ко времени следующих всеобщих выборов он сформировал коалицию под руководством консерватора лорда Солсбери.

Либералы Гладстона усилили путаницу, замыслив ряд радикальных мер, получивших название Ньюкаслской программы. Они намеревались продвигать Закон об ответственности работодателей за несчастные случаи на производстве, самоуправление Ирландии, трехгодичный парламент, местное вето на продажу алкоголя, отделение Церкви от государства в Ирландии и Шотландии и ряд других мер, призванных принести Либеральной партии больше голосов на выборах 1892 года. Программа была примечательна только в том смысле, что, несмотря на миссионерские усилия Гладстона, самоуправление Ирландии значилось в ней лишь одним из многих вопросов. Казалось, о нем уже забыли все, кроме непосредственных участников. Произнося речь в особняке мэра Лондона, Солсбери заявил, что никогда еще не видел Ирландию такой спокойной. Энергичное и расчетливое правление секретаря по делам Ирландии Бэлфура произвело впечатление на всех — по крайней мере на всех, кто был готов впечатлиться, — как наглядный пример имперской администрации в действии. Большинство же англичан по-прежнему относились к этому вопросу с полным безразличием.

Появление социалистических трактатов и брошюр в 1880-х и 1890-х годах ознаменовало перемену политической атмосферы. Энгельс связывал наступление новой эпохи с постепенным упадком британской имперской власти. По его словам, разгадка внезапного возникновения в стране социалистического движения крылась в потере Британией промышленной и торговой монополии, достигнутой в 1850-х и 1860-х годах. Это объяснение ни в коем случае нельзя считать основным или единственным, но оно вполне укладывалось в общий процесс переоценки ценностей, ставший главной приметой десятилетий перед Первой мировой войной. Безработных и мало зарабатывающих больше не рассматривали как угрозу. Они социализировались, и те, кто вступал в профсоюзы, становились такой же частью сообщества. Вероятно, это отчасти объясняло, почему средний класс обеспечивал новые профсоюзы деньгами: отчасти из жалости и милосердия, отчасти из соображений собственной безопасности. Скептики презрительно называли эту завуалированную самозащиту «показная мораль».

Во время одного из выступлений Гладстона наблюдатель заметил: «Его голова напоминала белого орла, сидящего на черном пне». Гладстон решительно отказывался уйти на покой. Однако он все же согласился съездить на каникулы на юг Франции. Когда Гладстон вернулся из Биаррица в феврале 1892 года, его министры с нетерпением ждали, что нового он скажет о своих планах, но он «почти все время говорил только о деревьях». Министры были бы рады как можно скорее распрощаться с ним, но он не понимал намеков. По словам Роузбери, он по-прежнему «горел праведным негодованием» и был решительно настроен вести свою партию на летние выборы. Многих, в том числе королеву, изумляло желание восьмидесятилетнего политика руководить страной и империей — причем уже в четвертый раз. В начале июня 1892 года Гладстон отказался продвигать Закон о восьмичасовом рабочем дне, поскольку был слишком занят ирландскими делами, но не все шло хорошо. Через несколько дней, когда он ехал в коляске по улицам Честера, какая-то старуха швырнула в него куском черствого имбирного пряника. Он попал Гладстону в левый глаз, и с этого времени его зрение начало ухудшаться. Предвыборная кампания вот-вот должна была начаться.

Он не выиграл выборы в июле 1892 года, но и не проиграл: ему удалось получить максимальное количество мест, но он не имел большинства без поддержки ирландских националистов. Солсбери отказался уйти в отставку и удобно устроился в палате общин в ожидании момента, когда парламент изгонит его вотумом недоверия. В середине августа он наконец смог получить свободу, а Гладстон вернулся с правительством меньшинства, которое сам считал «слишком мелким». Виктория в любом случае пришла в ужас от этого результата. Она заявила, что новое правительство состоит из «алчных городских застройщиков, которые в душе все как один республиканцы». Она не сразу сумела заставить себя послать «за этим ужасным стариком, к которому не могла питать ни уважения, ни доверия». Конечно, в конце концов ей пришлось смириться с ситуацией и соблюсти конституционные нормы, но он ей не нравился. Она считала их с Гладстоном отношения неискренними, а его самого — притворщиком.