Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - читать онлайн книгу. Автор: Питер Акройд cтр.№ 92

Так или иначе, государство постепенно приобретало новые полномочия. Оно начало регулировать деятельность фабрик, шахт и сдающихся внаем меблированных комнат. Усилился надзор за качеством продуктов питания и напитков, были установлены минимальные стандарты в области образования и муниципального жилья. Появилось больше государственных чиновников и администраторов, а само государство по всем признакам приближалось к своему современному виду. Управлением теперь занимались не любители, а профессионалы. Разумеется, все это подразумевало постепенное угасание принципа невмешательства государства в экономику, господствовавшего почти целое столетие. В 1880 году Кобденовскую премию получило эссе А. Н. Камминга «О ценности политической экономии для человечества», в котором говорится: «В нашей истории было слишком много невмешательства. Неверные представления о невмешательстве государства в экономику искажают подлинную суть свободной торговли. Нам нужно патерналистское правительство — этот жупел старых экономистов». Радикалы в своей тогдашней программе отмечали, что «государство все больше вмешивается и выступает на стороне слабых против сильных, на стороне трудовых интересов против капитала, на стороне нужды и страданий против роскоши и беззаботности».

Любимым времяпрепровождением публики стали командные виды спорта (в это время появились национальные лиги крикета и футбола) и посещение общественных купален. Добровольные хоровые общества, духовые оркестры и совместные железнодорожные экскурсии стали одной из главных примет эпохи, придававшей огромное значение правилам поведения в коллективе.

Коллективизм принимал самые разные формы. В 1884 году Рэндольф Черчилль, выступая с речью, заявил:

Это был один из первых примеров медиаполитики, возникшей во второй половине XIX века. Возможно, зарождение этой тенденции было связано с тем, что в 1867 году избирательное право получили городские ремесленники.

Однако Гладстону активно противостояла группа тори под руководством самого Рэндольфа Черчилля. В Черчилле и его соратниках неуважение и дурные манеры молодости сочетались с энергией неосуществленных амбиций. Они бравировали преимуществами так называемой консервативной демократии, но когда Черчилля спросили, что это такое, он ответил: «Честно говоря, я сам не знаю, что такое консервативная демократия. Полагаю, это, в сущности, оппортунизм. Просто скажите, что вы консервативный демократ, и этого достаточно». Иначе говоря, они были до слез наивны, и даже имя Черчилля не всегда могло спасти их от поношения.

Их называли Четвертой партией, и они стремились изгнать из политики «старую банду» консервативных вельмож, таких как Стаффорд Норткот, больше всего любивший извлекать много шума из ничего. Однако некоторые их билли в заметно урезанном виде все же попали в Свод законов. В их числе были Закон о банкротстве и Закон о патентах 1883 года. Выдвинутый в том же году Закон о коррупции и незаконной деятельности должен был искоренить махинации и шантаж чиновников.

В реформе избирательного права оставался еще один незакрытый вопрос. Процесс шел медленно. Через пять лет после того, как в 1867 году Дизраэли колдовал над вторым Законом об избирательной реформе, парламент принял Закон о тайном голосовании, название которого полностью отражало его суть. За Законом о коррупции (1883) последовал Закон о народном представительстве (1884), уравнявший избирательные права избирателей графств и городов. Все эти меры составили третий этап избирательной реформы и наделили правом голоса сельскохозяйственных рабочих, тем самым в три раза увеличив численность электората. До всеобщего избирательного права, впрочем, было по-прежнему далеко: из избирательного процесса оставались исключены женщины и 40 % мужчин.

Настоящая политическая буря разразилась вокруг выдвинутого в следующем году нового Закона о перераспределении парламентских мест. Расширение избирательного права считалось «добрым делом», но, чтобы защитить интересы тори, консерваторы должны были добиться всеобщего перераспределения мест. Тори из палаты лордов и либералы из палаты общин сражались, словно олени в брачный сезон, до тех пор, пока опосредованное давление со стороны королевы не заставило обе стороны встретиться в доме на Арлингтон-стрит для обсуждения этого вопроса. В ходе этих маневров Солсбери проявил себя как гениальный тактик. Парламентских мест лишились примерно 79 городов с населением менее 15 000 человек. Теперь в крупных городах выделялись одномандатные округа: 160 мест были упразднены и 182 заново созданы. Избирательные права получили дополнительно два миллиона человек. Крупные мегаполисы поделили на примерно равные округа, присоединив к ним обширные пригородные области. Многие считали эти меры слишком самонадеянными. Разве недостаточно было увеличить число избирателей? Откровенно говоря, суть этих вычислений понимали очень немногие, но если дело необходимо сделать, считали все, пусть оно будет сделано скорее.

Солсбери стоял на своем. Гладстон согласился на его условия. Дочь Солсбери писала: «В основном настроение моего отца сейчас — глубокое удивление… мы получили все, что требовали, и даже больше». Солсбери превосходно проявил себя на переговорах, отвоевывая одно место за другим. Кроме того, ему удалось добиться ряда компромиссов, имевших затем непредвиденные последствия. Его философия была, в сущности, очень простой: «Что бы ни произошло, это будет к худшему, поэтому в наших интересах сделать так, чтобы произошло как можно меньше». Здесь уместно привести еще одно его высказывание: «Парламент — мощная машина, и его постановления неизменно работают, но они крайне редко работают именно так, как имели в виду авторы этих постановлений». Консерватизм Солсбери был молчаливым, негласным и, вероятно, имел много общего с понятием «молчаливого большинства». Закон о перераспределении парламентских мест 1885 года фактически создал множество мест для представителей одномандатных округов, которые теперь играли ведущую роль в парламентском процессе. Сельские депутаты отныне имели такие же возможности, как депутаты малых и больших городов. Шахтер и сельскохозяйственный рабочий получили право голоса. Как следствие, землевладелец потерял большую часть власти, которую давало ему право патроната. Развитие медиаполитики сопровождалось становлением массового электората.

Неожиданный и желанный союзник в воспитании нового электората чудесным образом нашелся в виде основанной в 1883 году Лиги Первоцвета. Ее назвали в честь любимого цветка Дизраэли (хотя он, по некоторым сведениям, предпочитал орхидеи). Вскоре Лига Первоцвета стала крупнейшим благотворительным обществом в Англии — в 1887 году она насчитывала полмиллиона членов. В ее ряды принимали абсолютно всех, кроме «атеистов и врагов Британской империи». Члены лиги, носившие титулы рыцарей, дам или соратников в зависимости от размеров ежегодного членского взноса, присягали на верность короне и заявляли о своей готовности поддерживать «религию, сословия королевства и имперское господство Британской империи». Поскольку среди организаторов лиги были в основном женщины, она славилась чаепитиями, приемами в саду и велосипедными прогулками. Гвоздем социальной программы были летние праздники в загородных усадьбах, на которых присутствовали известные парламентарии-консерваторы. Члены парламента также писали статьи для еженедельной Primrose League Gazette. Уделяя особое внимание иерархии, почестям, империализму, архаическим титулам и ритуалам, лига пропагандировала такие ценности, как почтение, национализм и уважение к традициям. К началу 1890-х годов в организации состояло около миллиона человек среднего достатка, — таким образом, лига, можно сказать, привила побег Консервативной партии к корням среднего и низшего среднего класса. О росте империалистических настроений также свидетельствовало учреждение Лиги Имперской Федерации в 1884 году. Однако империализм имел свои недостатки.