Он сидел и не думал ни о чем, как буддийский монах. Кто-то попросил его подвинуться, Богдан передвинулся на скамейке. Ему позвонила Зульфия, он сбросил звонок. Потом позвонил еще кто-то, Богдан отрубил его, не глядя. Некоторое время он наблюдал за очередью, рывками, как сердитая гусеница, вползавшей в автобус. Наверно, надо было перезвонить главбуху, сообщить своему заму и прочим. Но делать это совершенно не хотелось. Ничего не хотелось делать, даже шевелиться. Богдан посмотрел на телефон в руке и ткнул пальцем в квадратик Фейсбука.
Он прилип к фейсбучной ленте, как безвольная муха. Френды Богдана острили про министра, пойманного на взятке. Негодовали по поводу очередной замены тротуарной плитки на километрах московских улиц. Рассказывали про успехи своих детей в столичных, английских и французских школах. Возмущались порядками в столичных, английских и французских школах. Предлагали на продажу свое прежнее авто. Публиковали фото дорады-гриль с бокалом белого рядом и морем на заднем плане, с подписью: «У кого как, а у нас утро доброе». Писали о том, что Шостакович завораживает их своей отчетливой, экзистенциальной демонстрацией внешнего принуждения к искренности. О том, что прописанное лекарство плохо действует на сердце, которое и без того не пламенный мотор. О том, что сейчас – самое время для появления новой политической силы. О том, что невозможно оторваться от последнего сезона «Игры престолов». О том, что сексуальное притяжение замешано на умении вкладывать в каждое свое движение определенный смысл и смешивать противоположности – агрессивность и покорность. Публиковали фото своих собак, себя на фоне пальм или колоколен, просто фото себя, фото залитого солнцем поля, автомобильной аварии, яблочного пирога, енотика в мусорном баке, старухи-нищенки, смешной вывески, бликов на глади пруда… Громадный плюс фейсбучной ленты был в ее бесконечности.
Богдан просидел над ней часа два. Скользил взглядом по фотографиям и строчкам, иногда ставил лайки, пару раз даже рассмеялся. Это помогло ему как-то прожить те часы, когда думать о своем-реальном было невозможно, но нужно было чем-то занять мозг. Наконец он оторвался от экрана, потому что глаза стали болеть. Богдан оглянулся – и не обнаружил рядом чемодана. Он встал, потоптался вокруг скамейки, обошел навес остановки кругом – нет.
– Поперли! Вот люди! – хлопнул себя по бедру Соловей.
Он полез в карман куртки – кошелек и паспорт, к счастью, были при нем. Вместе с чемоданом пропали смена одежды и белья, электрическая бритва, туалетная вода «Lacoste» и некоторые мелочи. В общем, не стоило сильно огорчаться этой потере, да и смешно было бы огорчаться – на фоне потери бизнеса. Но Богдан искренне разозлился и злость его взбодрила.
Он почапал на вокзал, к кассам, увидел на табло, что следующий поезд пойдет через три часа, встал в очередь и тут же стал нетерпеливо топтаться на месте. Через пять секунд он почувствовал, что ему душно в этом высоком зале.
– А ведь паршивый в Домске вокзальчик! – воскликнул Богдан.
На него обернулись. Он ответил враждебным взглядом.
Духота никуда не делась, Богдан плюнул и пошел наружу. Он миновал и зазывавших его таксистов, и остановку автобуса, и просто пошел вперед по Красногвардейской улице. Вперед, вперед, вперед. Через переход и направо. Вперед и через дворы. Мимо детских горок и качелей. До супермаркета и налево. В переулок. На площадь. Кругом. До церкви. До набережной. До моста. До другого берега. Вдоль реки. Налево…
Он шел быстро, сунув руки в карманы, подняв плечи и чуть наклонившись вперед. Кто-то со стороны мог бы подумать, что этот подтянутый красавец с волосами цвета «перец с солью», в дорогой замшевой куртке, полный сил, спешит по важному делу. Так можно было подумать, если не заглядывать Богдану в лицо.
Он шел, куда глаза глядят, и так мерил ногами улицы, пока тени не стали длиннее. Посреди безвестного и запущенного зареченского сквера его бег прервал звонок Степы. Степа был первым, кому Богдан ответил.
– Привет! А я это, я хотел поделиться.
– Что такое?
– У нас как бы игра снова, угу, снова в топе.
– Как? Неужели она из него вылетала?
– Ну, вроде. На день, угу. А сейчас снова. Третье место в этой, в категории.
– Класс! – восхитился Богдан.
«В актеры мне надо было идти».
– Да, ну вот как бы это… Я прямо зверски доволен. Работает продвижение, угу. Только это…
«Про деньги хочет спросить. Я ж его давно обещаниями кормил. Говорил, сегодня перешлю… День истекает. Спросит Степа, а мне врать неохота. И кончится наша дружба. Давай, Степ, спрашивай».
– Как ты доехал? – спросил Степа.
Богдан почувствовал неожиданное облегчение от этой отсрочки.
– Роскошно! Только я не доехал. Встретил одного старого друга… – «Кстати, это идея! Вот что мне сейчас надо: напиться». – В общем, я решил задержаться еще на день.
– Аа… Хочешь к нам зайти вечером?
– Не в этот раз. Планы уже сложились, старый друг ждет, бутылка водки стынет – они отказа не примут.
Степа усмехнулся в трубку.
– Кстати, ты это, ты у нас сумку забыл. Угу, с книгами.
– Не до книг мне сейчас! – проникновенно ответил Богдан. – Забрось ее, что ли, к бабуле.
Он закруглил разговор со Степой, чтобы скорей позвонить Воеводину. Самая подходящая компания, чтоб нарезаться в зюзю!
– Михалыч! А давай, что ли, встретимся и дерябнем!
– Я только за, – обрадованно прогудел Воеводин. – Когда?
– Прямо сейчас.
Михалыч поперхнулся.
– Сегодня? Не, Толич, сегодня я пас. У меня до девяти вечера совет директоров. Понедельник – день тяжелый, понимаешь, день трезвости.
– Упускаешь золотые мгновения.
– Не-не.
– Я тебе сам насоветую столько, что потом десять директоров не разгребут.
– Хотел бы, но не могу.
– Черт.
С кем напиться? В родном городе вариантов было немного.
– Алло, Кеша! А если я к тебе в гости загляну?
– Приезжай, – сразу ответил Невзоров.
Богдан вызвал такси и через пятнадцать минут был рядом с Кешиным домом. Он зашел в ближайший гастроном, поводил взглядом по алкогольным рядам и остановился на самой дорогой водке. Он взял было пол-литра, затем подумал, что Невзоров, двухметровый лось, выдует эти пол-литра за полчаса и придется бежать за добавкой.
– Одна бутылка не звенит, а две звенят не так, – вспомнил Соловей присказку времен своей юности.
Он вышел из магазина с тремя бутылками в пакете. Они никак совершенно не звенели, потому что были в картонных, густо расписанных золотом коробках.
Когда Богдан позвонил в Кешину дверь, было уже около восьми вечера.
– Очень рад тебе!