– Эрик не то чтобы особо говорил со мной о симптомах. Ну, наверное, жаловался на лекарства время от времени, но уж точно не распространялся подробнее.
– Но ты ведь с ним жил и наверняка видел в нем перемены.
– Ага.
Кади видела, что Мэтту явно некомфортно, но должна была узнать больше.
– Тогда что ты заметил первым?
– Он начал замыкаться. Мы перестали дурачиться как раньше. Были дни, когда он становился совсем тихим, даже как будто выпадал. Или наоборот – беспокойным, дерганым, трещал без умолку. Тогда я и понял – что-то не так.
– Ты знаешь, слышал ли он голоса?
Мэтт пожал плечами:
– Как уже сказал, ему не нравилось говорить на эту тему. Когда он поделился, что ему диагностировали шизофрению, я догадался, что такой симптом мог иметь место – я смотрю телик, – но Эрик не распространялся. Мы все реже общались, особенно той, последней зимой, когда он, наверное, стал параноиком.
– Как так?
– Он стал суперскрытным. Запирал дверь спальни на замок, отказывался говорить, над чем работает, уходил из комнаты и молчал, если я спрашивал, куда он собрался. Я был его лучшим другом, и он мне не доверял. Я понимал, что это все болезнь виновата, но, знаешь, все-таки обидно.
Мэтт высморкался в салфетку.
– Я, наверное, воспринял все слишком близко к сердцу, но перестал пытаться идти на контакт. Забил. Забил на Эрика. – Стоило ему произнести имя, как на глаза снова навернулись слезы. – Теперь мне ужасно жаль.
– Понимаю, – сочувственно произнесла Кади. – Я тоже дала задний ход. Было нелегко, а ты тут один с ним имел дело.
Мэтт снял очки, вытер глаза.
– Не хочу, чтобы ты думала, будто я все время сидел в комнате и вел себя с ним как мудак. Я его любил, он меня выматывал, но я его любил как брата.
– Я знаю…
– Он отстранился от меня, не наоборот. Его никогда не было дома, он практически жил в Научном Центре, круглые сутки работал с куратором. Или по ее поручениям бегал, если не в лаборатории сидел. Мне казалось, что он меня избегал. Мы перестали вместе есть… Господи, говорю как ревнивая жена.
«Круглые сутки». Кади вспомнила Прокоп на сегодняшней лекции – харизматичную, властную и, как теперь она увидела, привлекательную. И голос Роберта: «Я был, наверное, в нее влюблен».
– Он сблизился с той кураторшей. Помешался. Клянусь, как сходил на какую-то ее пару весной первого курса, не затыкался о ней. А после, думаю, вообще на все ее занятия записался. Никого другого в кураторы по Бауэру не хотел. Бросил все, чтобы уделять больше времени тому, что она от него хотела. Он считал ее гением.
Память вновь воскресила тот голос: «Я жаждал снискать ее одобрения». Подозрение, что Эрик восхищался профессором Прокоп не только с научной стороны, но Кади не хотелось принимать идеи, которые подсказывал странный голос в ее голове.
– Когда она уволила его с той ассистентской работы, его, должно быть, совсем сломило.
– Она не уволила, он сам ушел. По крайней мере, мне так сказал. – Мэтт глотнул чая.
Кади нахмурилась. Может, Эрик солгал ему, чтобы сохранить лицо?
Мэтт продолжил:
– Я даже не подозревал о проблемах, пока куратор не заявилась в нашу дверь колотить.
– В общежитие?
– Ага, полный бред. Требовала, чтобы он с ней поговорил, даже умолять в какой-то момент начала. Он не отвечал на ее звонки, имейлы, я слышал, как она это из-за двери говорила. Но он не открывал и сказал мне ни при каких обстоятельствах ее не впускать, что она опасна. Говорил, что иначе у нас будут неприятности с ФБР. – Мэтт скорчил скептическую гримасу. – Когда он начинал так бредить, я на него не давил. Ни с того ни с сего Мика из его любимицы превратилась во врага номер один.
– Погоди, а кто такая Мика? Я думала, мы про его куратора, профессора Прокоп.
– А, ну да, это она же, просто Эрик звал ее Микой, я только так и слышал.
«М. М – это Мика, а не Мэтт», – подумала Кади. Записи касались профессора. Эрик ходил в любимчиках у многих школьных учителей, но никогда не звал их по имени, не говоря уже о прозвище. Прозвище – это интимно, что снова подтверждало подозрение, которое пробудил Роберт.
– Думаешь, он в нее влюбился?
– Насчет любви не знаю. Она, конечно, высокая блондинка. Но не мое, слишком уж ледяная принцесса, хотя могу понять. Она моложавая, красивая, докторскую защитила – по меркам гиков она горячее некуда.
– Но если серьезно. А могло оказаться так, что чувства взаимны, что у них… что-то было?
Мэтт сперва нахмурился, затем морщинки на лбу разгладились.
– Тогда это мне в голову точно не приходило, но сейчас если задуматься, он так сильно болел, бросил Бауэр… сложно придумать другую причину, по которой она держала его в ассистентах, в таком-то состоянии.
– Сперва бросил Бауэр, потом уволился?
У Прокоп все звучало так, будто она нехотя уволила Эрика, после того как его проект пошел вкривь и вкось; профессор не упоминала, что он ей с чем-либо помогал, и уж точно – что пыталась его вернуть.
– Ага, еще в начале осени. Он просто работал над чем-то в ее исследованиях, но сказал мне, что подробности раскрыть не может. Но слушай, я не знаю, что между ними произошло. Скажу только, что она явно о нем заботилась, потому что тогда, у двери, казалась искренне расстроенной. А когда он отказался с ней говорить, то я подумал, что она вот-вот заплачет. – Мэтт помолчал. – Заплачет или разнесет нам дверь.
Глава 19
Кади вышла из чайной, переполненная мыслями. Буква «М» в тетради Эрика означала не Мэтта, а Мику, ласковое прозвище его куратора. Кади пробежала по всем упоминаниям «М», перечитывая уже новым взглядом такие записи, как «Ужин у М», «позвонить М», «напиток на день рождения М», «М 20.00», «М 22.30», «М 7.00». Они явно проводили много времени друг с другом, зачастую вне типичных учебных часов. Но далее между ними что-то случилось, что-то плохое. Прокоп сказала, что уволила Эрика, Эрик сказал, что ушел сам; еще час назад Кади, выбирая между словами профессора и своего психически больного брата, без вопросов поверила бы первой. Однако после истории Мэтта о том, как Прокоп приходила к ним в общежитие, колотила в дверь, умоляла Эрика с ней поговорить, ее версия утрачивала всякий смысл. Прокоп хотела продолжать с ним работать – и, как казалось, отчаянно.
Но почему Прокоп солгала?
Не то чтобы увольнение Эрика ее красило. В его самоубийстве откровенно был виноват лишь он сам, однако утверждение, что она уволила Эрика, ранимого студента, который вскоре после этого наложил на себя руки, пожалуй, выставляло ее в гораздо худшем свете, чем если бы Эрик ушел по собственному желанию. Ложь выходила более опасной, чем правда.