Политический дневник - читать онлайн книгу. Автор: Альфред Розенберг cтр.№ 111

У меня состоялось совещание командующих всех округов оперативного тыла. После того как мои офицеры связи в общ[ем] уже проинформировали меня о воззрениях участников, мне показалось важным выслушать всех лично. Выяснилось, что все представители вермахта стоят на единой точке зрения. Прилагаю протокол, который я переслал фюреру ^[1072]. Интересно, что все офицеры говорили о психологическом руководстве. Именно его мне весь год недоставало у Коха и его ставленников. Кроме того, эти господа слишком часто давали волю своему болезненному тщеславию, что было нецелесообразно и непсихологично, и оказывало негативное влияние на низы. Непривычка коренных жителей рейхак обращению с чужими народами и вывернутое наизнанку сознание вассалов дало немного плодов. В военное время народ выдержит все, кроме открытого презрения. А именно его Кох и его консорты так хотели продемонстрировать, и именно потому на их совести так много сознательной вражды к нам, присутствующей сегодня. – Многое из так наз[ываемого] «жесткого курса» было рассчитано на скорую победу; то, что сейчас расчет другой, многие до сих пор не поняли.

Оф[ицеры] были единодушны во мнении, что русская нация является основным двигателем сопротивления. Их, русских, следует сделать активными борцами со Сталиным. Генерал фон Шенкендорф ^[1073] заявил, что его русские безупречно вели себя и сражались – но спрашивали все настойчивее: за что? Они достаточно разумны, чтобы отказаться от прежних границ, но им всем нужна русская родина. Если таковую им не могут обещать, то возникает непосредственная опасность, что они перейдут на сторону партизанских банд. То есть решающая проблема заключается в том, можно ли удержать кавказцев, украинцев и пр. и одновременно гарантировать русским развитие их народа между Москвой и Уралом плюс в Сибири?

Вся беседа показала одно: точка зрения, что славянами надо править только «сильной рукой» – была неверна. Кох и его ставленники нанесли этим наибольший урон. Можно быть жестким, но справедливым и твердым. Демонстрировать чужим народам презрение – это не политика, а болезненное тщеславие вассала. В нашей политике отсутствовала общая линия – Кох и его консорты апеллировали к фюреру. В гл[авной] ст[авке] К[ох] долго считался «сильным», в то время как некоторые пытались выставить меня «слабаком» или, как обычно, «философом».

Подп[олковник] ф[он] Альтенштадт ^[1074] из ОКХ позже сказал мне, что был на одном из моих докладов незадолго до 22.6.41. Я был прав и сейчас надо действовать так, как я описал: активно использовать восточные народы. Но это может произойти, лишь если дать им нечто, отвечающее их характеру.

Пятидесятая годовщина, даже если принимать во внимание только круглую дату, все же день несколько меланхолический. Несмотря на всю сдержанность в связи с событиями на Востоке ^[1075], я все же не мог игнорировать юбилей: ведь мы с Герингом стали уже частью истории н[ационал] – с[оциалистической] революции. Ранним утром дома – хор Г[итлер]ю[генда] и «С[оюза] н[емецких] д[евушек]», приветствия в партийном ведомстве, в министерстве. Визиты всех сколь-нибудь значительных руководителей. Но прежде всего трогательные письма изо всех слоев общества. Те партийцы, которым мой темперамент, возможно, не столь по душе, задумались сейчас о почти 24 годах непрерывной борьбы и о всей проделанной несмотря ни на что работе, назвать которую незначительной было бы с моей стороны позерством. – Наиболее тронуло меня личное письмо фюрера. Мы оба знаем, насколько мы разные люди. Мы знаем, что я считаю вредителями некоторых из тех, кого он – вероятно, в силу высших национальных интересов – выдвигает на первый план. Но фюрер всегда находил время, чтобы высказать мне свое уважение. То, что он сказал мне сейчас – самое прекрасное событие этого дня. Не только профессиональное признание, но и прежде всего личная оценка ^[1076]. Я ответил ему, что сейчас вправе высказать, что за все эти годы никогда не колебался по отношению к нему и его работе и что сражаться рядом с ним – высшая честь моей жизни.

Вечером в зале, который прежде занимал русский император, а затем советский посол ^[1077], я принимал 200 гостей и угощал их айнтопфом. Приехали все старые гауляйтеры и пр. С некоторыми я до глубокой ночи просидел в Доме художников.

Почти три года назад я договорился с Кейтелем о м[иро]в[оззренческом] обучении вермахта. Большого размаха это не приобрело, так как была надежда побыстрее закончить войну и, кроме того, вероятно, по причинам конфессиональным. Хотя армейские памятки проходили через мое ведомство и я выступал с разл[ичными] докладами, эта работа не велась интенсивно. Но сейчас все же начались обучающие курсы: двенадцать (в Берлине) – для командиров дивизий и полков и многочисленные в других городах. Отобранные для этого лекторы были собраны в м[оем] ведомстве и получили указания. Вечером я говорил с генералами и полковниками ОКВ. Они были весьма довольны ходом дела. – Рассказывали о Сталинграде, о письмах солдат из окружения. Письма, написанные с сознанием того, что они прощальные. Ни одного отчаявшегося. Они говорили, что знают, за что умирают. Они передавали приветы женам и детям. Один офицер: я надеюсь, у меня еще хватит сил, чтобы пустить себе последнюю пулю и останется шанс для этого… Письма будут придерживаться, пока трагедия не закончится. Героизм невиданных масштабов, испытание для фронта и тыла, символ исторической важности и отправной пункт победы.