Апостолы - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Точильникова cтр.№ 78

Ответ уже готов был сорваться с его губ. И я знал какой. Слишком упрямо он смотрел на Господа.

Но Эммануил остановил его предостерегающим жестом руки.

— Не спешите с ответом. Подумайте. В любом случае, я вас прощаю. И не отниму от вас свое прощение.

Мы сели в вертолет. Мисима был угрюм и молчал всю дорогу. Я украдкой рассматривал его. Все-таки знаменитость. Некрасивый, в общем-то, японец. Но накаченный. Спортсмен, кроме всего прочего. Человек, который сам себя сделал. Всегда восхищался такими.

Юный Мотоори вел себя совсем иначе. А именно болтал без умолку. У всех разная реакция на стресс. А смерть — это стресс, знаете ли.

— Сэнсей ^[71] хотел пропустить меня вперед, — рассказывал Мотоори. — И самому стать моим кайсяку. Он сказал, что полностью доверяет мне, и не сомневается, что я сделаю сэппуку вслед за ним, если буду вторым, и, если бы я был женщиной — он бы совершил сэппуку первым. Ведь женщина должна была бы всего лишь перерезать себе шейную артерию, а это легкая смерь. Но, так как я мужчина, мне придется вспороть себе живот, и он не может допустить, чтобы я остался без кайсяку.

Мисима тяжело посмотрел на него, как на предателя. Мотоори не заметил.

— Но я не мог допустить, чтобы без кайсяку остался сэнсей, и отказался, — продолжил юный самурай. — Тогда мы решили совершить сэппуку одновременно.

Вставало солнце. Мы летели над безумно красивыми японскими горами, столь любимыми местными художниками. И солнце было подернуто туманной дымкой. Луна в тумане означает таинственное и необычайное. А, что означает, когда в тумане солнце?

Как только мы вернулись во дворец, Эммануил немедленно отпустил обоих: и Юкио Мисиму, и Мотоори. Потом до нас дошли сведения, что они вновь попытались совершить двойное самоубийство. Но сталь не замечала их тел, проходя насквозь, не нанося ран и не причиняя боли. И Мисима сам явился к Господу и принял его предложение. Не прошло и недели, как по улицам Токио прошагали с факелами Мисимовы орлы.

Господь отправился в политическое турне по странам Юго-Восточной Азии и прихватил с собой Марию, Варфоломея, Филиппа, Иоанна и двенадцать даосских сяней в качестве личного эскорта. Остальных оставил мне для охраны императорского дворца.

Если бы только сяней! Вся бюрократическая работа свалилась на меня. Я бы уже давно героически скончался, придавленный этим грузом, если бы не Тэндзин. Престарелый ученый вспомнил, что этак тысячу лет назад, еще будучи человеком, а не бессмертным ками, он занимал должность министра правой руки, откуда собственно его и сместил ненавистный род Фудзивара, и удачливому придворному пришлось отправиться в почетную ссылку на остров Кюсю.

Нельзя сказать, чтобы за тысячу лет Тэндзин сильно отстал от жизни. Да вообще не отстал! Полезно курировать университеты. Всегда в курсе последних достижений науки. Впрочем, в области науки и образования он все же проявлял наибольшую осведомленность и деловое нетерпение. Думаю, никогда ни до нас, ни после нас в Японии так не финансировали университеты.

В общем, ками Тэндзин с удовольствием тряхнул стариной, а я вздохнул свободнее.

Военное ведомство естественным образом перешло к Хатиману. Но я не доверял этому странному монаху-воину и поставил над ним Марка. Жалоб и нареканий не поступало. Значит спелись.

А вот мой старый знакомый иезуит Луис Сугимори Эйдзи остался не у дел. У меня нашлись лучшие консультанты по местным обычаям. Я уже попривык к роли локального царька и в то утро, когда Луис попросил аудиенции, решил, что он обижен опалой и собирается занудствовать по поводу моего невнимания. До конца нашего договора оставалось ровно три дня.

Сугимори вошел и поклонился. Я встал из-за стола и вышел к нему навстречу, улыбнулся, отчаянно пытаясь подражать знаменитой японской вежливости, и по-европейски пожал руку.

— Рад вас видеть. Чем обязан?

— Помните наш договор?

Ага! Пришел водяной к солдату: «Должок!»

— Помню, — смиренно ответил я.

— Вы сейчас поедете со мной.

— А в чем дело?

— У меня есть важные сведения. Важные не только для вас — для всей империи, созданной Господом.

— Так расскажите.

— Бесполезно. Вы не поверите. Могу только показать.

— Это надолго?

— Нет. Максимум до полуночи.

— Ладно. Но не сейчас. Разберусь немного с делами. Часов в шесть.

— Хорошо. И вы должны быть одни.

Если бы не приказ Господа последить за японским иезуитом, я бы без разговоров послал его, куда подальше. Но теперь я оказался перед непростым выбором. Я мог бы конечно оставить дела на один вечер. Если это один вечер. А, если нет? В любом случае рискованно. Я не имел права сейчас подвергать себя опасности. Слишком многое на меня завязано. Но и ослушаться приказа Эммануила не мог.

Я нашел Марка в его кабинете. Слава Богу он был один, без Хатимана.

— Марк, мне надо отлучиться сегодня вечером. Если что, справитесь тут одни?

Марк внимательно посмотрел на меня.

— Если что — у нас прямая связь с Эммануилом. Погоди-ка…

Он отпер один из ящиков стола и достал оттуда радиожучок, размером с булавочную головку. Прицепил его мне за отворот пиджака.

— Вот так. Не потеряешься.

Я усмехнулся.

Простившись с Марком, я отправился к Матвею.

Мы практически не общались, после завоевания Японии. А ведь были почти друзьями. Я счел своим долгом предупредить его.

— Не пропадем, не беспокойся, — успокоил он и положил руку мне на плечо. И я почувствовал жжение в знаке.

Я обернулся и посмотрел ему в глаза.

— Матвей, ты тоже умирал?

Он отвернулся.

— Я не имею права говорить об этом.

В шесть часов вечера я сел в машину Луиса Сугимори Эйдзи.

Мы выехали за город. По обеим сторонам от дороги тянулись ухоженные ряды чайных кустов, а на горизонте плыла вершина конусообразной горы, розовая в лучах вечернего солнца. На основании многочисленных виденных мною фотографий я предположил, что это Фудзи. Так бывает в туманные дни у нас в Крыму. Корабли кажутся висящими над морем. Так и далекая гора плыла по небу, как корабль в туманный день. Гармония и совершенство на японский манер: идеально ровная дорога под колесами, идеальные плантации справа и слева и идеальный конус горы на горизонте.

Я посмотрел на часы. Половина восьмого.

— Долго еще? Мы едем в другой город?