– Конечно. У тебя есть мой номер. – В его голосе звучат холод, отстраненность, и внезапно меня охватывает паника. Я еще не потеряла его, но каждой клеточкой своего тела чувствую, что он готов закрыть дверь.
– Как насчет завтра?
– Лучше через неделю, – говорит он.
Я вижу Питера с родителями, которые пробиваются через толпу на противоположной стороне лобби, направляясь к лифтам. Поворачиваюсь спиной, чтобы он меня не заметил.
– Не знаю, имеет ли это значение, но я позвонила, потому что обрадовалась, когда подумала, что официант – это ты. Была счастлива. А потом оказалось, что это не ты, и я не могла думать ни о чем, кроме того, что мне нужно увидеть тебя прямо сейчас. Это не могло ждать. Я не могла дышать, пока не услышу твой голос. Твой номер все еще лежал у меня в кошельке. Я нашла телефон. И позвонила.
– Звучит чересчур драматично, даже для тебя, – замечает Джонас.
Я смеюсь.
– Да, есть такое. Но это правда.
– Тогда приходи сейчас, – говорит он тихо.
Питер смотрит на свои часы, потом окидывает взглядом лобби. Я пригибаюсь за крупным мужчиной в фиолетовом смокинге. Если у меня получится выскользнуть за дверь прежде, чем Питер меня заметит, я могу позвонить ему с улицы и сказать, что мне стало плохо и я не смогу прийти. После чего я смогу отправиться на встречу с Джонасом и вернуться домой до Питера. Здоровяк поворачивается и смотрит на меня сверху вниз, словно на маленькую подслеповатую мышь. У него на лице клоунский грим.
– Добрый вечер, – кивает он. У него тонкий голосок, как у маленькой девочки. Я улыбаюсь ему, делая вид, что сидеть на корточках посреди толпы совершенно естественно. Он смотрит на меня, склонив голову и поджав красные клоунские губы, потом уходит. Я слышу, как меня зовут по имени. Питер заметил меня в просвет, оставшийся за фиолетовой фигурой клоуна.
– Отлично. – Мама Питера целует меня в обе щеки, не касаясь губами. – Мы уже начали волноваться.
– Я уронила ключи, – говорю я Питеру.
Рядом с ним стоит его элегантный отец в дорогом костюме с Сэвил-роу, с густыми серебристыми волосами, зачесанными назад. Он выглядит старше, чем в последний раз, когда его видела. Под глазами следы усталости.
– Наверное, вы еще не акклиматизировались после перелета. – Я неловко обнимаю его. Даже после стольких лет родители Питера все еще страшат меня своей безукоризненностью, строгой приверженностью загадочному кодексу поведения для высшего британского общества. Как бы я ни старалась выучить правила, в их присутствии у меня всегда возникает ощущение, что я совершила faux pas
[14]. Хуже всего, что я даже не знаю, что означает это слово!
– Я немного вздремнул в отеле, – отвечает отец Питера.
– Мы не верим в акклиматизацию, – говорит его мать.
– А я думал, что это я опаздываю. Бежал сюда от метро. Чуть не задохнулся. – Питер смачно целует меня. Я чувствую, как вздымаются брови его матери. Публичное выражение чувств явно порицается. Еще сильнее, чем заметные под одеждой трусы.
– Это все сигареты, – заявляет она. – Элинор, ты должна заставить его бросить.
– Я была здесь, – говорю я. – Просто отошла в дамскую комнату. – Я останавливаюсь, пытаясь придумать какой-нибудь предлог, чтобы сбежать отсюда. Джонас ждет. Если я снова его продинамлю, он больше меня не простит. Питер берет меня за руку.
– Идемте? – Его отец нажимает на кнопку лифта. – Мы забронировали столик в «Le Cirque»
[15].
Лифт с шумом едет вниз. Я слушаю, как он приближается, и понимаю: сейчас или никогда.
– Встретимся наверху, – выпаливаю я, когда двери открываются. – Мне нужно в уборную.
Питер смотрит на меня в замешательстве.
– Ты же говорила, что только что там была.
– Мне немного нехорошо, – отвечаю я. – Что-то с желудком.
– Ты действительно раскраснелась. – Он щупает мне лоб, придерживая дверь лифта свободной рукой.
– Если тебе нехорошо, Элинор, то лучше тебе пойти домой. Нет смысла заражать остальных, – говорит его мать.
– Мама!
– Думаю, она права, – киваю я. Его мать выглядит такой счастливой оттого, что одержала эту маленькую победу, что меня почти перестает мучить совесть.
– Тогда я пойду с тобой, – говорит Питер.
– Нет. Оставайся с родителями. Все хорошо. Со мной все будет в порядке.
Лифт нетерпеливо звякает.
– Питер, – одергивает его мать. – Люди ждут.
– Иди, – прошу его я. – Увидимся дома.
Я жду, когда двери лифта с лязгом захлопнутся, а потом выбегаю на улицу и ловлю такси.
Джонас стоит у своего дома, сунув руки в карманы и разглядывая чахлое деревце, посаженное на обочине. Я едва узнаю его. Это все еще Джонас, но теперь он стал широкоплечим, мускулистым – настоящий мужик. Я поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, куда он смотрит, и вижу на ветке большого сарыча.
– Краснохвостый, – замечает Джонас. – Наверное, охотится на крыс.
– Гадость какая.
– И все же, – продолжает он, – не каждый день увидишь в Гринвич- Виллидж хищную птицу.
– Хорошее заглавие для мемуаров моей мачехи.
Джонас смеется.
– Как ты это делаешь?
– Что именно?
– Заставляешь меня смеяться, даже когда я тебя ненавижу. – Он смотрит на меня прямым взглядом, в его зеленых, как море, глазах нет лжи. – Честно говоря, я надеялся, что ты стала старой и толстой. Превратилась в обрюзгшую англичанку. Но ты прекрасно выглядишь. – Он, нахмурившись, приглаживает волосы. Они снова длинные, спутанные. Он в рабочей одежде: джинсах и футболке, заляпанных краской. От него пахнет скипидаром. На щеке – мазок охры.
Я тянусь вытереть ему щеку, но Джонас останавливает мою руку.
– У тебя краска на лице, – говорю я.
– Не трогать.
– Не глупи.
Я обнимаю его и не отпускаю. Как приятно быть рядом с ним. Когда я отстраняюсь, мое льняное платье все в масляной краске.
– Вот что я имел в виду, – произносит он.
– Блин. Мне нравилось это платье.
На светофоре рядом с нами я вижу парочку, держась за руки, они переходят через дорогу. На мгновение мне кажется, что это папа и Мэри, и у меня внутри зарождается гадкое чувство.
– Что такое? – спрашивает Джонас.
– Мне показалось, я видела отца, – говорю я. – Я с ним больше не разговариваю.
– Что случилось?
– Он отправил бабушку Миртл в дом престарелых. Против воли. Она умерла на следующий день. Она звонила мне. Ей было так страшно и одиноко. Я поехала к ней, но было уже поздно. Никогда его не прощу.